— Ты должен знать, стремительный Бао, что я недостойна тебя.
— В моих глазах ты достойна, — ответил тот, готовясь возобновить
прерванный поцелуй, — и этого достаточно.
Они снова слились в поцелуе, пока небеса над ними рокотали
молниями, а земля внизу пылала и дрожала от мощи приближающихся
родичей Дариуша из рода Цап.
Хань Нао моргнул и уставился на лежащий в пухлой ладошке
созерцательный кристалл так пристально, словно не мог поверить, что
очередная серия «Стремительного Клинка Бао» действительно
закончилась. Он отложил кристалл в сторону, зачерпнул горсть орехов
с подноса и захрустел ими, всё ещё находясь под впечатлением от
увиденного.
— Всё же кристаллы лучше свитков, — изрек он многозначительно в
пустоту огромной комнаты.
Его всегда захватывали похождения могущественных воинов, он
перечитал тысячи свитков и пересмотрел целые горы кристаллов. И,
несмотря на то, что свитки обладали множеством неоспоримых
достоинств, например, раскрывали внутреннюю суть героя, позволяя
приоткрыть покров над его мыслями и чувствами, но только кристаллы
позволяли по-настоящему погрузиться в мир приключений, испытать всё
так, словно он, Хань Нао, находился в этот момент там, в самой гуще
схватки. Словно он, а не Бао Сяо, спасал красавиц, свергал тиранов,
уничтожал разбойников и собственными руками повергал в прах целые
могущественные дома, отклонившиеся от праведного пути в пользу
пороков — чревоугодия, праздности и корысти.
Что может быть лучше кристаллов? Конечно же, участвовать в
приключениях самому! Больше всего Ханю Нао хотелось стать
могущественным воином, несущим справедливость и добро своим
клинком, способным расколоть горы, разрубить море и пронзить сами
небеса! К сожалению, слабое здоровье, которым его одарила судьба,
не позволяло идти путём героя. Видать, в прошлой жизни он
действительно был могучим воином, совершившим столько славных
деяний, что духи предков отправили его в этом перерождении немного
отдохнуть. Поэтому Нао бросал вызов судьбе и небесам другим, столь
же почётным способом — философы и учёные являлись не менее
уважаемыми людьми. А он являлся и тем и другим — количество мудрых
изречений, которые он написал с помощью своей безупречной
каллиграфии, посрамило бы любого философа, а гора прочитанных
свитков (ведь кто в здравом уме скажет, что в сказаниях о подвигах
героев не содержится сама эссенция мудрости?) — любого учёного.
Впрочем, отказываться от стези героя он тоже не собирался, ведь
сдаться означало покориться судьбе.