Прошло несколько секунд, и Макса вновь посетила метаморфоза сознания, на сей раз выразившаяся в неимоверно обострившемся восприятии образов, запахов, а более всего – звуков. Такие незаметные в повседневности звуки, как тиканье часов, дыхание окружающих людей, и даже собственное сердцебиение, сделались для Макса не только ощутимыми, но даже болезненно громкими.
– Как вы слышите меня, мистер Льюис? – шёпотом обратился к Максу начальник лечебницы, в момент сохраняемой окружающими паузы торжественной тишины, и Макса буквально пробрало насквозь жгучим болезненным ознобом, от шелеста каждого, произнесённого пузатым слова.
– Отпустите меня, пожалуйста! – тихонько и жалобно попросился Max, чувствуя, что каждая секунда пребывания в этом сверх восприимчивом состоянии даётся ему с великими муками.
– Отпустить Вас, мистер Льюис? Вы просите о неосуществимом! Вы хотите, чтобы мы, пренебрегши вынесенным в отношении Вас приговором суда штата, пошли на поводу у вашей прихоти, выражаемой нежеланием испытать предписанную лечебно-исправительную процедуру, и, тем самым, нарушили Закон?… Нет, мистер Льюис, а правильнее говоря – пациент номер 4223… Нет! Помните, что с момента вашего задержания, Вы попали в руки Правосудия, Правосудия, которое осуществится неминуемо – от лица народа и Бога! – торжественно обвинил Макса пузатый, нарочито громким, публичным гласом, чем поверг обострённые в чувствительности нервы афроамериканского тела на неописуемую пытку. Макса буквально разорвало изнутри от адской, протестующей насилию над организмом и психикой, боли. Сам, против своей воли, он громко застонал, позволяя своему афроамериканскому организму компенсировать страдания через стоны.
– Ах, ну что ж?! Я вижу, наш подопечный 4223 уже в порядке, и готов принимать процедуру лечения в полном объеме! – обрадовался стонам Макса пузатый и, в окружении свиты персонала, вальяжно протянул руку к мигающему дисплеями, с отраженными на них многочисленными эквалайзерами, прибору.
С бескомпромиссной резкостью, пузатый вдавил несколько кнопок на пульте, и из динамиков, расположенных за спиною у Макса, полилась задушевная мелодия, некоего классического произведения, исполняемого на традиционных концертных инструментах. Первой партией шла флейта, в сопровождении приглушённого перестука барабанов. И чёрное тело Макса, услышав это, выпрямилось, выпрямилось от потянувшего его голову вверх, высокого, нудно-морализирующего, нагоняющего оглушающую тоску звука, звука, поползшего по позвоночнику эдакой, ядовитой змеёй ноющей боли, змеёй, добравшейся до верхушки головы и укусившей, выпустив смертельный яд в виде острой мигрени. Барабаны, вместе с тем, заработали снизу, заставляя бедра и низ живота содрогаться в исступлённых конвульсиях, словно от воздействия переменных ударов высокоамперного тока.