– Я требую Вашего внимания, миссис! – снова воскликнул Max, щёлкая большим и указательным пальцем афроамериканца в эмоциональном порыве. На этот раз ему пришлось увеличить громкость своего возгласа, принимая вызываемую в самом себе боль, как необходимую часть процедуры спасения.
Толстушка-уборщица как будто бы дёрнулась, явно уловив брошенную Максом реплику, но, тем не менее, упрямо продолжила свою борьбу со следами на полу, так и не повернув к Максу своего лица.
– Ой-ой-ой, леди! Отвлекитесь от этой ерунды! Обратите на меня внимание! Я же умираю от этих звуков! – завопил, пуще прежнего, Max, используя вместо своего и родного, некий, изувеченный бруклинским выговором, ломаный английский язык, и тут же неистово взревел от боли.
– Что-что ты сказал? Отвлекитесь от ерунды?!… Это ты ко мне обращаешься?… Значит, по-твоему, я занимаюсь ерундой?!… Значит, мыть пол, работать – это, по-твоему – ерунда?!… – наконец-то отвлеклась от своей заботы толстуха и, повернув громоздкий зад в сторону двери, обнажила перед Максом своё, уже испугавшее его несколькими минутами прежде, лицо, то самое, грубое лицо, с укоризненно глядящими на него жестокими глазами.
Прежний испуг мгновенно овладел разумом Макса, переключив сознание, от испытания пыткой звуком, на страх перед вероятными неприятностями, грозящими от общения с этой женщиной.
– Работать, значит, для него – ерунда! Его капризы, разумеется, важнее любой работы! Он, видите ли, стоит выше тех, кто работает! Ну конечно – он же у нас герой! Убил, украл, изнасиловал… ведь это у таких, как ты, в почёте! Это вы считаете геройством, знаю! Я всё знаю о таких, как ты… знаю, что ты ценишь, чего любишь, чего нет, знаю о чём думаешь… – громко причитая, негодующе заворчала толстуха, выпрямляя колени от согбения.
– Нет, нет, миссис! Что Вы?! Как Вы могли подумать, будто я не уважаю Ваш труд? Я совершенно не это имел в виду!… Я, всего лишь, хотел попросить Вас выключить эту музыку, или, если это так необходимо, хотя бы сделать её тише… Я умираю от боли! Каждый звук рвёт мои внутренности на части! Голова вот-вот лопнет от воя этой проклятой флейты! – тут же принялся оправдываться Max, видя, что дело начинает принимать конфликтный оборот.
– Проклятая флейта, ты говоришь?… Значит эти славные, нравоучительные звуки мелодии, написанной самим Шопеном, не будят в тебе чувство мягкого, гармоничного покоя, не вызывают желания делать добро? – хищно насупившись, угрожающе тихим и въедливым голосом, переспросила Макса толстуха.