И вот, стоя на солнцепеке у отверстой могилы, с горой цветов за спиной, он ей сказал:
– У вашего отца наверняка очень много работ. Не хотите, чтобы некоторые из них были опубликованы?
– Не знаю, – ответила Розмари.
– Скажите, вы не возражаете, чтобы я их просмотрел? Кто знает, среди них могут оказаться ценные труды.
– Наверное, – ответила она. – Я в этом не разбираюсь. – Бедняжка казалась очень застенчивой.
– Буду рад помочь, – мягко продолжил он.
– Спасибо. Вас ведь зовут мистер Гибсон?
– В таком случае позвольте мне прийти. Например, завтра.
– Конечно. Очень любезно с вашей стороны. – Ее голос дрогнул. – Это вас не слишком затруднит?
– Наоборот, доставит удовольствие. – Он нарочно употребил это слово. Рассуждать об удовольствии на краю могилы было грубо, даже дико, но Гибсон хотел, чтобы это слово проникло в ее воображение.
Розмари снова, запинаясь, поблагодарила его. Молодая женщина была слишком расстроена, слишком смущена, чтобы сохранять самообладание. Конечно, не ребенок, ей было, наверное, под тридцать. Стройное, худощавое тело дрожало от усталости и напряжения, но продолжало этому сопротивляться. Лицо бледное. Испуганные голубые глаза с печально опущенными внешними уголками век. Изрезанный морщинами белый лоб. Каштановые волосы мягкие, безжизненные. Трогательные неподкрашенные губы безуспешно пытались улыбнуться. Ну, что ж, теперь перед ней стояла цель и было чего ожидать – по крайней мере завтрашнего дня.
– Посмотрим. – Гибсон широко улыбнулся. – Как знать, может, нам удастся обнаружить подлинное сокровище.
Заметив в ее глазах искорку интереса, надежды, он остался доволен собой.
По дороге домой Гибсон негодовал. Бедняжка! У нее такой вид, словно стая летучих мышей-вампиров высосала из нее всю кровь. Хотя, возможно, почти так и было. Надменный, злобный старик, которого предал собственный мозг! Последние десять лет жизни он провел, тщетно гоняясь за своими мыслями, которые постоянно ускользали от него. Гибсону было очень жаль эту женщину. Бедное, некрасивое, обессиленное, забитое существо перед страшным испытанием. Ей не вынести одиночества!
Джеймсы жили на первом этаже старого дома неподалеку от университетского городка. Переступив порог, Гибсон сразу очутился в мире обветшания и нищеты и проникся ощущением мрака. Если этот дом и мог когда-нибудь похвастаться яркими красками, то теперь все цвета приглушила победившая свет монотонная замшелость. Нет, все было вполне чисто, но как-то пожухло, потускнело и обветшало. Повсюду царил беспорядок, который бывает в доме, где не принимали гостей и нет нужды посмотреть на окружающее свежим взглядом.