— Ты мне лучше скажи, тебя что Алевтина из дома выгнала? Ты чего
в таком виде заявился?
— Дык она меня не пускала, карга старая. Ещё за скалку
схватилась, — он почесал затылок. — Ну, я бутыль — хвать, шапку на
голову и драть, огородами. А бабка за мной со скалкой. Тьфу на нее,
еле убег.
— Молодец, — дед покивал. — Форму держишь. От Алевтины еще никто
не уходил, а ты вот смог.
— Ну так давай выпьем за встречу, а, старлей? — Серега вытащил
бутыль и поставил посредине нашего импровизированного стола, на
котором вполне неплохая закусь стояла.
— Рано, сержант. Сейчас на шулюм кого-нибудь стрельнем, вот
тогда и отметим: и встречу, и открытие. — Дед поднялся со стула,
взял ружье, которое держал еще вполне крепко, и пошел к берегу.
Откуда уже была слышна утиная перекличка.
Он не успел отойти от нашего лагеря и десяти шагов, как снова
послышался плеск весел, а вскоре мимо нас прошел рыбак в белой
панамке. Возраста он был примерно такого же, что и дед со своим
сержантом. Только вот доброжелательным его назвать было трудно.
— Понаехали тут, своими пулеметами всю рыбу распугают, —
пробурчал он. У Сереги не только зрение, но и слух оказался
отменным. Услышав, что бурчит рыбак, он как заорет.
— Шел бы ты лесом, Яков Панфилыч, если совсем из ума выжил и
Сашку Белова не узнаешь.
— А хоть и узнаю, что с того? Вас обоих еще в сорок пятом надо
было под трибунал отдать, — снова пробурчал Яков Панфилыч. — А то
ишь, шуры-муры почти на передовой. — И он, задрав голову в панамке,
пошел дальше.
— Вот же гондон штопанный, — сплюнул дед. — Как был им, так,
похоже, и помрет. Козёл плешивый.
— А кем он был, раз под трибунал вас хотел? — мне стало
любопытно, что это за товарищ такой.
— Политрук. Всё в партийные вожаки метил. Да под меня копал,
тьфу, — дед опять сплюнул. — Только хер ему, а не трибунал, мы же с
Серегой герои, — он хохотнул.
— И чего он так на вас взъелся? — я посмотрел вслед белой
панамке. Надо же, какие страсти на войне творились.
— Да все из-за врачихи молоденькой. Настеньки. Ух как он перед
ней гоголем ходил, да только она вон, его выбрала, — и Серега
хохотнув ткнул в моего деда, а я внезапно понял, что это о моей
бабушке Насте говорят. — А я вот всегда говорил, что ты намеренно
тогда ногу дал себе ранить. Девки-то молоденькие жалеть шибко
любят. А тут такой красавец, да молодой и неженатый. И жалеть-не
пережалеть, — он снова хохотнул, а дед показал ему кулак и снова
пошел к реке.