-А он
тебя?
-Нет…
У
меня появилось стойкое ощущение, что этот церковный служитель меня насквозь
видит.
-Молись
за него, и все вернется, - батюшка снова поймал мой взгляд, и теперь уже я
смотрела в его не по возрасту чистые и ясные серые глаза. Потом наклонился и
прошептал мне на ухо несколько слов и, резко отвернувшись, кажется, напрочь
забыл о моем существовании. А я машинально погладила под тканью рукава цепочку,
которую когда-то подарил мне Паша…
С меня будто заживо сдирали кожу. Боль
была на чисто физическом уровне – в голове искрило раскаленное железо, а по
венам текла расплавленная ртуть. Меня трясло от резко поднявшейся температуры,
а вместе с ней подскочило и давление. Казалось, что сердце в груди надувалось,
как воздушный шарик, и сдавливало легкие, мешало дышать. Там, в груди, под
кожей, костями и жилами – шла настоящая атомная война. Воевали мозг и сердце.
Воевали все чувства, которых, казалось бы, уже не осталось. И я хваталась за
голову – было ощущение, что она взорвется на куски, как военная граната, и
рыдала так громко и возбудимо, что еще немного – и пришлось бы вызывать скорую.
Истерика прекратилась, когда я банально хлопнулась в обморок.
Когда ко мне вернулась способность
соображать, появилось стойкое чувство, что меня раздавили, выпотрошили всю до
последней капли. Я упала в пропасть и разбилась, точно. Почему-то все стало на
свои места. До этого я была уверена, что сошла с ума, что стала той самой
шизофреничкой, которой меня считала Нина Владимировна. После аварии мне часто
снился Павлик. Я была уверена, что мадам Шиза обняла меня своими тощими
ручонками. Я читала в интернете о подобных снах, и там они описываются как
«игра подсознания». Но мое подсознание играло слишком жестоко, и если бы не тот
батюшка, то я бы сама сдалась на милость психиатров.
Наверное, между нами действительно
есть какая-то взаимосвязь. Головой я прекрасно понимаю, что Паша не хочет меня
ни видеть, ни слышать, а вот сердце отказывается принимать тот факт, что
человека, которого я так люблю и о котором так горячо молюсь – никогда не смогу
обнять. А сказанное годами ранее предсказание цыганки, за которое я долгое
время хваталась как за спасительную нитку надежды?
Я до сих пор, спустя несколько лет, не
могу точно сказать, когда все началось. Нет, я точно помню то мгновение, но не
могу отчетливо назвать, с какого именно все изменилось и стало необратимым?
Когда вечером ты один человек, а просыпаешься совсем другим. И я даже не могу
дать точного названия своим чувствам. Я постоянно прячусь за жалкими
отговорками, заезженными фразами, самоутешением и бесконечной ложью. Можно
лгать всему миру, но самое жалкое, мерзкое и противное – это лгать самой себе.
Я обманывала себя в том, что смогу жить без
него. Боролась и сопротивлялась. А потом заблудилась, как в лабиринте. Нет
ни единой двери, ни единого окошка, в которое проникал бы солнечный свет.
Только извилистые пути, вымощенные битым стеклом, лезвиями, шипами, колючей
проволокой, и все они ведут к нему… И
я иду. С завязанными глазами, в кромешной темноте, и слышу только удары своего
сердца. И не могу остановиться. Истекаю кровью, плачу от боли, натыкаюсь на
стены, как слепой котенок, боюсь каждого шороха, но все равно иду в надежде
услышать голос.