-
Это что же, товарищи? – только и спросил он.
В
глаза ему никто не смотрит, но и рук не опускают.
Не
переизбрали в общем.
Досадно Буравину, но не по его достоинству в
прения вступать, махнул рукой и ушел. А на следующий день собрал
вещи и уехал в Москву на новеньком ЗИМе. Нехорошо все вышло, не
по-людски.
Зато новый дом, как достроили, под ясли
отдали. Теперь в Пластуновской самое красивое здание – ясли. После
храма конечно же, но только потому, что яслям золотые купола не
положены.
Буравин уехал, а колхозники остались. Нужно
нового председателя выбирать, но разве это проблема? Да хоть вот…
или, допустим, этот… или вон… Да, проблема оказывается. Из такого
правления и выбрать некого, вот тебе и обратная сторона сильной
руки.
На
следующий день новое собрание, решать-то что-то нужно. Пришел
второй секретарь райкома Семен Семенович Маврин. Он за главного был
в районе, пока первый секретарь Берков в Ялтинском санатории
здоровье поправлял. Маврин и московского уполномоченного
Котеночкина встречал. Ну и пригласил на внеплановое собрание в
лучший колхоз.
-
А не принять ли вам, Панас Дмитриевич, осиротевший колхоз? – вдруг
спросил он.
Котеночкин был вежливым, интеллигентным
человеком, говорил негромко и нечасто, одевался по-городскому, в
манерах поведения и движениях имел плавность и даже грациозность
что ли. Нет, на фоне Буравина он выглядел совсем неподходящей
кандидатурой на председателя и будто специально оказался в
Пластуновской для контраста.
-
Спасибо, конечно, за доверие, Семен, но я как-то не планировал.
Котеночкин был в Краснодаре проездом,
приглашенным делегатом на местном партийном съезде, и не мог не
заехать к фронтовому товарищу Маврину в гости. С сорок четвертого
до конца войны Панас Дмитрич служил политруком в роте Маврина, но
политруком, отличающимся от типового своего брата. Он предпочитал
действовать личным примером, мягкой силой, но всегда был на
передовой и заслужил уважение, а с Мавриным они дошли до Вены.
Орден Красного знамени и Орден Отечественной войны второй степени
не дадут соврать.
Котеночкин в рядах тридцатитысячников
отправился покорять целину на северный Урал, руководил совхозом,
но, как выяснилось, совершенно не переносил холода, от морозов все
его тело покрывалось язвами, чесалось и зудело. Котеночкин не
сдавался, скрывал это сколько было можно, но его-таки уговорили не
губить себя ради великого коммунистического будущего. Так он
вернулся в Москву на партийную работу.