02. Prelude and Fugue No.2 in c minor, BWV.847
«Машина времени в нашем деле не только бесполезна, но и вредна»
И. В. Бунша «Домоуправление»
Нет, конечно, не все периоды моего существования виделись чёрным пятном, одно помнилось ярче, другое находилось в тени и никак не хотело её покидать, выползая на свет, не смотря на титанические усилия, которые я к этому прилагал. К примеру, годы учёбы, а было их пять, я почти не помню. И не могу с уверенностью сказать: «В тот год, когда я учился на первом курсе, происходило то—то и то—то, а вот в следующий семестр случилось это» Путешествуя на ощупь сквозь пространство времени, я растерял эти подробности, и они превратились в безликие «годы обучения». Подробности, почти не восстановимые ныне, хотя некоторые из них пока доступны, стоит лишь им под влиянием какого—то события, слова, звука, предстать перед мысленным взором со всей чёткостью, на которую они способны. Так ловят дети синим сачком порхающих на весенней поляне, усыпанной желтоволосыми головками одуванчиков, разноцветных однодневок—бабочек, дабы пришпилить их затем на иголки в свои коллекции, хвастаться перед друзьями и обмениваться самыми яркими, самыми оригинальными.
Хотя, нет. Годы обучения не являлись безнадёжно безликими, т.к. некий образ у них, всё же, имелся. А если быть наиболее точным, то это образ тех людей, моих немногих товарищей, с которыми я в выделяемый период оказался духовно близок, с которыми вместе посещал нудные лекции по методике преподавания, с которыми пил, иногда, даже, почти без закуски, на берегу пруда, на старой некрашеной лавке, мёрзнущей под скудными лучами октябрьского мокрого солнца, под осенними липами, дешёвое приторное вино, сладким густым запахом резко контрастировавшее с ароматом прелых осенних листьев, неприглядно покрывающих увядшую траву; друзей, вместе с которыми слушал модную тогда музыку, смотрел, волновавшие нас в ту эпоху, фильмы, обсуждаемые под шум набегающих на песчаный берег волн, сидя на той же скамейке с пристающими к брюкам остатками зелёной краски, с разложенными на институтской газетке жестяными баночками водки из ближайшего ларька и холодными вчерашними пирожками с капустой.
Пугала ли меня упомянутая утрата? Не то, чтобы пугала, скорее, чуточку расстраивала и вызывала горчащее чувство смутной досады, обусловленное непреложным убеждением, что в тех утраченных днях скрыт непонятый и непринятый мною тогда смысл всего происходящего, столь необходимый мне теперь; и та самая истина, что должна была помочь понять и обмозговать всё происходившее, порою неспешно разворачивавшееся во времени, а иногда и нёсшееся галопом; то есть то, что привело в пункт, в коем я нахожусь сейчас, оставшись в, практически, полном одиночестве. Но где, в каком именно временном промежутке следует её искать? В каком из многочисленных периодов утраченного навсегда прошлого? В детстве, или позже, едва я стал вести, более—менее, самостоятельную жизнь? И не продолжается ли у некоторых людей детство до самой их кончины, а они при этом просто притворяются взрослыми для того, чтобы соответствовать меркам общества, в котором обитают, вписаться в него?