— А кто тогда ты? — задал я наспех придуманный вопрос.
— В чьей голове я, эм... Шизофренирую?
— Франкенштейн. Меня зовут Виктор Франкенштейн, — я
каким-то образом чувствовал, что он говорит правду. Причем
чистейшую, а не из разряда «однофамильцы» или «псевдоним», когда,
вроде бы человек говорит правду, но в то же время и умалчивает
детали. Нет, напротив, в его словах чувствовался какой-то... вес?
Словно он своим «Виктор Франкенштейн» отвечает на невысказанный, но
обязательно возникающий у любого человека, вопрос: «Да, тот
самый».
— О, тёзка... — признаюсь, в тот момент я настолько
опешил, что слова сами собой сорвались с языка, отчего Виктор
как-то странно усмехнулся, чему я уже не особо придавал значения,
погружаясь в ворох мыслей.
С тех пор многое поменялось. Самым сильным изменением стало то,
что я более не висел в пустоте — просто в какой-то момент вдруг
осознав, что её больше нет, а окружающее пространство мгновенно
изменилось, словно всегда было таким. У меня вновь было тело, моё,
родное, но самое главное, что я вообще его ощущал, а не был, эм...
голым разумом, висящим в пустоте.
Само же помещение представляло собой большой, рабочий кабинет в
старинном стиле: массивный деревянный лакированный стол,
заставленный тетрадями, заполненными аккуратным каллиграфическим
подчерком; обилие шкафов с полками, заставленных книгами в твёрдом
переплёте, пронумерованными и не открывающимися, сколько бы я их не
пытался крутить в руках. Книги казались вырезанными из камня, будто
самым искусным мастером, отчего их можно было спутать с реальными
книгами; окно, плотно завещанное шторами, скрывавшими пугающую
пустоту по ту сторону стекла. Комната словно существовала в этой
пустоте... бездне, всматриваться в которую не было никакого
желания.
Единственным, что сильно выделялось на фоне убранства рабочего
кабинета, будто вырванного из века, навскидку, восемнадцатого, это
две двери, расположенные на противоположной от стола, стороне. Одна
— обычная, вписывающаяся в интерьер, а вот другая... Начать стоит с
того, что она была обвешана толстенными и, даже на вид прочными,
цепями. Какие-то из них были ржавыми, и, казалось, способными
развалиться от лёгкого прикосновения, другие же были новыми, будто
только с завода. Сама же дверь выглядела потрёпанной, в некоторых
местах оббита металлом, из-под которого проглядывались длинные
полосы как от когтей. Почему они расположились с внутренней стороны
двери — для меня было загадкой. Но самым странным было отнюдь не
это, а звук тяжелого дыхания, перемежающийся с рыком и... шёпотом
тысяч голосов, ввинчивающихся под череп, расползаясь по мозгу
тысячей муравьёв, стоило лишь приблизиться к ней на расстояние в
несколько метров.