— Да, да, я понял тебя, — с улыбкой на лице я смотрел, как его
тело начало истлевать, словно растворяться в воздухе, освещая
кабинет тёплым светом. — Давай уже, «уёбен зи битте», — кажется я
уже говорил, что все эти красивые и сочувственные слова — не мой
конёк... Хотя теперь, скорее всего, придётся этому научиться, как и
завещал Виктор Франкенштейн.
Лицо моего собеседника озарила мягкая и тёплая улыбка, а
последние его слова, наполненные задором и разливающимся по всему
внутреннему миру облегчением, перед тем как он окончательно покинул
этот мир, навсегда останутся в моей душе.
— Какая же ты всё-таки сволочь... Хотя... Может ты и впишешься в
этот безумный мир со своим дурацким чувством юмора. Мне даже
интересно, сможешь ли ты задолбать вампиров своим пением...
— Мне тоже, Виктор. Мне тоже... — тихо сказал я в пустоту.
Минута. Две. Три. Время тянулось столь медленно, что на какой-то
миг мне показалось, будто я вновь вернулся туда, в пустоту. Я чтил
память гениального человека, ушедшего в, надеюсь, лучший мир,
лениво ворочая мысли во вмиг опустевшей голове. Зуб даю, окажись на
моём месте сейчас кто угодно и он бы с лихой и придурковатой
улыбкой на всём лице прыгал, бегал и радостно вопил, что всё
получилось, он смог и далее по тексту. Вот только радостное
настроение как-то не спешило приходить, вместо себя загоняя в разум
мрачные мысли: ну смог я и что дальше? Дальше-то мне чего делать?
Об этом я как-то даже и не думал...
Виктор ушёл, оставив после себя неприятное чувство потери,
которое я только сейчас смог осознать, ведь за столько времени он
стал для меня кем-то ближе, чем просто «бывший владелец тушки». Он
ушёл, а я теперь снова остался один...
— А сказать, как мне в тело-то попасть он и забыл...
Стоило этим словам против воли вырваться наружу, как я
почувствовал слабое дуновение ветерка. Ага, «ветерка». В закрытой
комнате. В подсознании. Не успел я насторожиться, как ветер
усилился, заставив листы на столе зашевелиться. Сначала едва
заметно, но с каждым мигом ветер становился всё сильней. Меня будто
что-то пыталось вытолкнуть, куда-то сдуть, а мысли о сопротивлении
сами собой давились, едва только успевая появляться.
Признаюсь честно, в тот момент я запаниковал. Сопротивляться
давлению с каждым моментом становилось сложнее. Мне казалось, будто
за каждую клеточку, каждый атом моего тела зацепили маленький
крючок, присоединяя их к мощнейшей лебёдке, подавляющей любое
сопротивление. Когда же я уже мысленно распрощался с жизнью, меня
наконец выбило словно пробку из горлышка сильно встряхнутого
шампанского, чтобы в следующий миг всё моё тело содрогнулось от
небывалого до этого приступа боли.