— Черти, черти сидят в углу. Господи, спасите! Неужели вы не
видите? Чего молчите? Вон же у окна и там под койкой... Ой,
Господи, по-мо-ги-те!!
Крик оглушал, я даже прикрыл уши руками. От косматого мощно так
перло сивухой, лицо у него было красным, глаза вращались.
— Что тут происходит? — спросил я у дежурного полицейского за
стойкой.
— Концерта происходит, а вы кто будете?
— Я знакомец Емельяна Алексеевича. Доктор Баталов. Он у
себя?
Полицейский расплылся в улыбке.
— Конечно-с. Кабинет по коридору налево.
А Блюдников-то вроде порозовел немного, подозрительная желтизна
почти сошла.
— Евгений Александрович! — пристав выскочил из-за стола. —
Какими судьбами?
Открыл дверь, крикнул в коридор:
— Махровцев, чаю быстренько сделай!
— Кто это у вас там орет, как оглашенный? — поинтересовался я,
после обязательного светского разговора о погоде, здоровье...
Пристав рассказал мне, что блюдет пост и пить совсем забросил. Уже
хлеб.
— Да писарь Галушко из управы, — поморщился Блюдников. — Уходил
свою жену топором — все в крови измазались, пока его скрутили. Сам
он пьющий сильно, Вот, наверное, белая горячка, черти мерещатся.
Помутилось в голове, вот и начудил, прости Господи! — перекрестился
пристав.
— А точно помутилось? — задумался я.
Что-то в поведении Галушко мне показалось странным. Какая-то
нарочитость, театральщина. У настоящих сумасшедших обычно симптомы
сглажены — повидал разных на пятом курсе меда, когда проходили
психиатрию.
— А есть способ проверить? — оживился пристав.
— Он же грамотный?
— Писарь! — заулыбался Емельян Алексеевич.
— Тогда есть. Дайте чистый лист бумаги.
Смотреть на шоу собрался весь участок. Блюдников, его невысокий,
лысый заместитель, аж семеро рядовых полицейских, оказавшихся
рядом.
Пристав громко рявкнул на Галушко и тот примолк, настороженно
глядя на меня. Я смело вошел в «обезьянник», показал изгвазданному
в крови писарю лист бумаги.
— Чертей, значит видишь?
— Ага, рогатых, с длииным хвостом. Вон там и вон...
— Погоди. Они тут тебе письмо прислали. Прочитай-ка
Удивленный Галушко взял бумажку, повертел ее.
— Но тут же пусто! Ничего нет...
Я засмеялся:
— А должно было быть письмо. В делирии начал бы читать, может
быть, пожаловался на почерк, но точно не увидел пустой лист.
Писарь резко побледнел, отбросил от себя бумагу:
— Черти! Вона и вона!!!