Оказалось, последний раз я видел мамины глаза во время агонии*. Как
сейчас помню, это было восемнадцатого января. Я успел проходить в
первый класс всего полгода.
Пришел злополучный день похорон. Спящую маму положили в какую-то
огромную коробку, обильно украшенную красивыми цветами. Мужчины
поставили ее рядом с нашим домом для того, чтобы сделать последнее
общее фото*. Повсюду толпились печальные, плачущие, вздыхающие,
ревущие и молчаливые соседи. Они не подходили к гробу слишком
близко, специально оставляя место для семи сирот и скорбящего
вдовца.
Я стоял прямо над маминым лицом. Оно было бледным, холодным и
совсем не выражало никаких эмоций. На нем можно было разглядеть
лишь неестественно впалые щеки, длинные ресницы и разгладившиеся
морщины.
Рядом со мной стоял Толька и Горка. По другую сторону от отца стоял
Валька. Придерживая нас, сзади стояли Васька и Вовка. Витя стоял
над папой, положив правую руку ему на плечо.
Те, кто были помладше, испуганно смотрели на маму с открытым
ртом. Те, кто были повзрослее, молча роняли слезы. А папа,
опустившись к гробу, нахмурил брови.
-Прощай, милая. - тяжело прошептал он, протянув к ней руку.
Я смотрел вокруг и не понимал, что происходит. О чем говорят люди,
какой сегодня день, что будет завтра. В голове все совсем
смешалось. Я знал, что уже не смогу жить так, как прежде. И все же
вовсе не осознавал, что это значит - жить без мамы. Без тепла, без
света, без воздуха, без сил. Я ходил по улице, ходил по нашему
деревянному полу в доме, и все никак не мог почувствовать, что
по-настоящему стою на ногах. Временами мне хотелось лечь в
какой-нибудь угол и навеки остаться там. Плакать и вспоминать пение
матери. Ее кудри, ее походку, ее добрые глаза, ее руки. Всю ее,
только ее.
Это была тихая скорбь. Я был совсем ребенком и уже не помню, как на
смерть моей мамы реагировали окружающие. В то время я и сам не
понимал, что делать, что чувствовать, что говорить. Временами мою
голову накатывало какое-то черное облако, которое я никак не мог
прогнать. Все мои чувства притупились, и мне казалось, что ничто
уже не сможет порадовать меня.
-Говорят, это она после операции не оправилась. - шептались
соседки.
-После прерывания*?
-Да. Ну что удивляешься, у них и так детей пруд пруди, зачем же им
еще один голодный рот?