Староста, почесывая под рубахой грудь, лениво поднялся со скамьи навстречу священнику.
– Здоров будь, за каким делом ко мне?
– Здравствуй, Иван Родионович, коли не шутишь, – Аввакум перекрестился в иконный угол, подошел к старосте вплотную, упрямо воткнулся злым взглядом в его маленькие глазки, – отдай Лукерью матери, побойся Бога…
Засуровел лицом староста, отодвинул плотным плечом Аввакума, сел на скамью.
– Ишь, чего захотел, – медленно заговорил он, – Пелагея накаркала?
– Сирота она, дитя совсем, отпусти, Иван Родионович…
– Да твоя-то какая забота? Или ты сам на сироту глаз положил? Тогда уступлю…
– Т-ты, богопротивная твоя душа, священнику такое говорить? – Аввакум поднял свой серебряный крест, поднес к лицу старосты, – Христом-Богом молю, отпусти Лукерью к матери, Иван Родионович…
– Да плевать мне на твоего Бога, да и на тебя тоже… На вот… – староста поднял два пальца, раздвинул их и, демонстративно сложив кукиш, перекрестился им в наглой усмешке.
– Уходишь ты от Христа в блудолюбии своем, староста… Не простит Господь.
– А ну, мети из моего дома, боголюбец, – староста подхватил крест на груди Аввакума, потянул к своей спутанной бороде, – а то ить перекрещу тебя этим серебром со всей любовью…
Побелев губами, поп удержал в себе закипевшую злобу, неожиданно сильно подхватил старосту за ворот рубахи.
– Я справедливости прошу, душу невинную защищаю.
Вырвав крест из рук оторопевшего хозяина, Аввакум спокойно пошел к двери.
– Не отпустишь Лукерью – отлучу от прихода и в патриархию донесу о хуле твоей…
Тяжело, невидяще смотрит староста в окно на уходящего с подворья священника, рука его жмет в горсть длинную бороду.
– Уйди, Фома, без тебя тошно, – рычит он на своего работника, просунувшего в узкую дверную щель свою лохматую голову.
Багров и скор августовский закат. Сумерки уже сливают дальние дома деревенской улицы в расплывчато темнеющую линию, размывают лица выходящих из церкви прихожан в серые пятна.
– Где поп? – староста пьян, кафтан распахнут, плеть в руке пляшет, рот влажно блестит в сумраке вечера, – ты, кликни попа, – толкает он черенком плети ближнюю нищенку.
Прихожане сгрудились позади старосты.
– Отпусти Лушку, Родионыч… Зря ты на священника… Не видишь что ли, пьян он… Пойдем, не то зашибет под горячую руку… Как же теперь без Бога будешь жить, староста? – гудят голоса и смолкают навстречу выходящему из церкви Аввакуму.