Несмотря на эту условную свободу, они были рабами Империи и вели
себя подобающе. Им запрещалось смотреть прямо в глаза хозяину и
другим свободным жителям, они не могли первые начать разговор или
даже спросить, обязаны были выполнять все приказы. Поэтому
поведение женщины капитана не удивило.
— Где Панул? — спросил он твердо.
Женщина, допятившаяся до ближайшей стены, показала рукой на
дверь в конце коридора. Головы не поднимала. Он обошел ее и встал
возле двери.
Панул Парици был не просто генералом и героем его страны, он
близкий друг его отца, да и его тоже. Именно от Панула Александр
получал маленькую, но все же ощутимую порцию отцовской любви. От
собственного родителя этого ему добиться не удалось.
С Панулом они ходили на рыбалку, он учил его строить силки и
охотиться на волков. Вместо сказок он рассказал ему подвиги своих
предков, вместо колыбельных они вместе пели боевые песни рабов,
идущих на смерть. Тогда как его собственный отец, Леонид Ром, учил
его одному — убивать, испытывать презрение к покоренным народам,
истязать свой дух и тело.
Александр любил Панула, как только могло любить ледяное сердце
прирожденного воина. А ещё именно Парици единственный из военного
сообщества вступился за него на том судебном процессе. Через своих
доверенных людей он добился смягчения приговора и Рома направили
сюда, а не вышвырнули прочь из армии.
Александр, действительно, был благодарен старому другу и с
нетерпением ждал встречи. После небольшого колебания, он постучался
и открыл дверь.
Стук и дальше невнятная речь.
— Адда, солнышко, принеси мне свежие кальсоны. Эти уже все,
отжили свое. Хех..
Александр Ром открыл дверь настеж и застыл. Вспышкой в голове
пронеслось воспоминание. Он, юный новобранец, простой рядовой,
после 6 месяцев учебки, вместе с сотней таких же, бритых, в
светло-серых мундирах, солдатов, стояли у реки в ожидании
переправы. В тот момент их переполняла гордость и боевой азарт,
никто из них тогда даже не догадывался, что это солнечное утро уже
скоро превратиться в день ужаса и позора Империи.
Память странная. Навечность внутри осталось воспоминание о
грандиозной попойке перед переброской через реку. Ярко виделись
громкие тосты на деревянном столе, когда они втроем, в уставных
ботинках, подняв к потолку кружки и обнявшись, орали песни будущей
победы. В уголках мозгах остались клятвы, что давали они, названные
братья, друг другу на лужайке возле казармы в окружении ало-розовых
лучей всходящего солнца. Даже поцелуй случайной девушки с васильком
за ухом четко остался в памяти А потом вдруг пунктиром, неточно,
шли ярые всплески ракет возле уха, куски плота и друзей, плывущие
рядом, боль, ярость, непонимание, почему ты остался жив. А они
нет.