Бетар внутренне все еще
сопротивлялся, но, следуя традициям — уважать мнение старших,
сдался. Выхватил из-за пояса крученую нагайку и несколько раз
наотмашь огрел арбакеша. Тот только успевал закрываться руками, но
удары ложились четко, оставляя на лице бедного армянина багровые
следы.
— Убирайся, пока я не передумал! —
гортанно выкрикнул Бетар. — Проваливай раб! Но я тебя еще встречу и
тогда пощады не жди!
Армянин, не помня себя от страха и
боли, лишь успел оглянуться, все ли в порядке с сыном и убедившись
в том, что с мальчуганом ничего плохого не случилось, хлестнул
волов:
— Пошли, сонные мухи!
Животные, было задремавшие,
встрепенулись от неожиданного удара, недовольно замычали и потащили
арбу дальше, спотыкаясь о камни.
Бетар нанес еще два удара нагайкой
наугад. Один удар достиг цели, рассекая арбакешу лицо. Струйка
горячей крови стекла на губы. Армянин наскоро приложил руку к ране,
размазывая кровь по лицу. Его сын от испуга зарылся в солому,
накрывшись рогожей и до самого дома так и не вылез из под нее.
— Ненавижу кафиров!*** , - донеслось
во след.
— Успокойся, Бетар, — сказал другой
горец. — Нужно грабить тех, у кого действительно есть деньги и за
кого могут дать хороший бакшиш.
— Поехали! — крикнул в ответ Бетар. —
На сегодня охота закончена.
____________________________________________________________________________________
*Быстрей, сонные мухи, до дома уже
недалеко! — арм
**отец, — арм.
***кафир — обидное прозвище иноверцев
у мусульман
В последнее время граф много шутил и
смеялся.
Часто без причины и повода.
Сейчас же стоял понуро, опустив
плечи, облокотившись о перила, борта судна. Смотрел, как грязная
пена, нагоняемая волнами, бьется о гнилые, потемневшие, покрытые
зеленой тиной и черноватыми раковинами устриц, доски причала. И так
занятию придался, словно наиважнейшим делом занимался. Чужая
сосредоточенность, причем на каких -то, совершенно без смысла
мелочах, поражала.
Печаль и тоска его в конец
одолела.
Билый посмотрел на согбенную фигуру
друга, покачал головой. Но промолчал, покрепче перехватывая поводок
с Малахаем. У самого на душе скреблись кошки: столица встретила
пасмурной погодой и свинцовыми облаками, которые всеми силами
старались пригнуть к земле. Думы о доме, о предстоящей службе —
накатывали волнами. Даже далекие золоченные купола церквей, не
трепетали душу. В них отражалась та же гнетущая серость ранней
столичной осени. Глухой перезвон колоколов вызывали смутную
тревогу, а не привычную тихую радость и восторженность.
Перекрестился, увидев издали кресты на куполах. Проводил взглядом
встревоженный полет белых чаек. Вслушался в их оголтелый гомон.
Скривился от противного, режущего слух " ка-ка-ка-кек-кек-кек«.
Будто не птица, а русалка кричит. Снова покосился на графа. Тот
перехватил взгляд, нахмурился, истолковав по-своему: