Кокон лопнул. На мгновение я завис в воздухе, и это мгновение
позволило мне собраться. Я ощутил, что руки мои свободны, успел
перехватить кайло подобней. Ударил я, уже падая. Ударил вслепую,
наотмашь, не рассчитывая попасть. Попал. Сквозь стрекот множества
пауков уши уловили хруст и визг полный отчаянья и боли.
Мой крик слился с визгом. Удар был силен. Не знаю, с какой
высоты я падал, но приложился я о каменный пол знатно, даже перед
закрытыми глазами замелькали звездочки. Боль тонкой иглой вонзилась
в шею и, разрывая кости, прошла по позвоночнику, но я сумел
откатиться в сторону, правда кайло при этом потерял. Поднялся на
колено. Зацепив стягивающий лицо паучий плевок, потянул что было
силы, стараясь оторвать его. Пусть вместе с кожей, все равно! Один
глаз освободить успел, прежде чем меня сбила с ног паучья лапа.
Вторя лапа прижала к полу и надо мной нависла такая знакомая
красноглазая морда. Паук застрекотал, поднялся на задние лапы,
опуская брюшко и вытягивая покрытое слизью жало.
Я пнул. Пнул, что было сил, метясь туда, откуда показалось жало.
Туда не попал, удар пришелся чуть выше, и паука он не отбросил,
только разозлил. Острие лапы уперлось в шею над кадыком, мерзкая
морда приблизилась, жвалы щелкнули возле открытого глаза. Я снова
приготовился умирать.
Тишина. Стрекот стих разом. Тишина, обрушилась внезапно, сдавив
уши. И в этой тишине я отчетливо услышал, как кто-то хлопает в
ладоши.
- Великолепно! – произнес насмешливый женский голос. – Такая
воля к жизни. Не часто встретишь такое среди людей. Но скажи мне,
раб, что ты стал бы делать с остальными, одолей ты одного?
Паук, не убирая лапу с соей шеи, другой заставил меня повернуть
голову. Все пространство огромного зала было заполнено пауками,
такими же, как этот или крупнее. Они стояли на полу, сидели на
стенах, свисали с полотка на тонких паутинах и каждый из них
смотрел на меня шестью красными голодными глазами.
- Так что? – повторил вопрос насмешливый голос. – Ну да, ты ведь
не можешь говорить. Тогда я отвечу вместо тебя. Ты бы продал свою
жизнь как можно дороже и, умирая, был бы предельно счастлив.
Поскольку нет большей чести для воина, чем умереть в бою. Но ты не
воин. Ты раб. Раб! И ты приходишь сюда каждый день, чтобы добыть
немного Соли, для тех, кто благодаря ей, станет сильнее. А все что
получишь ты, жалкая миска протухшей похлебки, кусок плесневелого
хлеба и кружка гнилой воды. Еще быть может место у костра, или ночь
в палатке с грязными, больными сифилисом, глистатстыми девками.
Зачем тебе жизнь, раб? Не лучше ли принять смерть? Но ты снова мне
не ответишь, и я отвечу за тебя. Лучше, но лучше смерть в бою.