Мужчина
снова отвёл взгляд, но всё же выдавил из себя ответ:
— Ты очень
умный мальчик. Твой отец гордился бы тобой. Мне жаль, что тебе
приходится взрослеть так быстро.
Я зло
рассмеялся:
— К
сожалению, сейчас его сын — самый презираемый житель нашей деревни.
Дядя Ди, оставьте меня, пожалуйста.
— Да,
прости меня, мой мальчик, но разрыв в две звезды Возвышения — это
не то, что можно преодолеть простым желанием. — Дядя помолчал и
продолжил: — Возьми и отдай матери, мне сегодня улыбнулась
удача.
Я слушал
удаляющийся шорох шагов, а затем тишину пустоши, которую не спеша
принялись наполнять своим стрекотанием насекомые, и разум мой был
пуст, до тех пор пока между пальцами не застрял
какой-то камушек. Совсем не подходящий для того, чтобы пробивать им
головы: странный, ровный, чёрный прямоугольник размером с
большойпалецвзрослого мужчины. Похоже, это осколок наследия
Древних. Что ж, пусть этот камень будет каждый день напоминать мне
о сегодняшнем унижении и бессилии.
Повертев
гладкую, блестящую своими гранями находку, которой не повредили
сотни лет в песке, и так и не поняв, что это может быть, я забросил
её в нашейный мешочек с мелочами и перевёл взгляд на джутовый
мешок, оставленный дядей. Потянув завязку, расслабил горловину и
заглянул внутрь. Так и думал. Тушка квыргала. Отец, когда ходил в
пустоши с деревенскими, хвалил дядю Ди как отличного охотника.
Значит, сегодня у нашей семьи пир.
Я сложил
руки лодочкой и поклонился почти исчезнувшим следам единственного
человека в деревне, который помогает нам:
— Спасибо,
дядя Ди!
И, охнув от
свежего синяка, поднялся с земли. Похлёбка сама себя не
приготовит.
Первой
вернулась домой сестра и помогла мне с ужином. Она уже дочиста
выскребла стол, окатила его кипятком, протёрла, расставила
праздничные обливные миски из белой глины и теперь с сияющими от
счастья глазами бегала вокруг очага. А я, строя строгую мину, время
от времени грозил её светлой макушке ложкой.
Мама же
вернулась, как всегда, уже в темноте, когда село солнце. Я помог ей
расстегнуть ремни переноски, глубоко ушедшей в ставший чёрным под
светом луны песок, а когда она пошатнулась от усталости, подхватил
под локоть и довёл до хижины. И только там дал волю своей
злости.
Я кипел от
возмущения и нарезал круги по дому, пока сестра помогала маме
обмыть из подвешенного умывальника тело от песка. Неудивительно,
что мама серая от усталости, — уйти из дома с восходом солнца и
весь день следовать по пустоши за дикими джейрами, чтобы забить
доверху самую большую в деревне переноску.