Шатаясь, я
вышел на улицу, не в силах больше находиться в хижине. Прислонился
к холодной стене, не беспокоясь о побелке, которая пачкала спину, и
поднял глаза к звёздам.
Где-то
далеко-далеко выли шакалы, рыщущие в сумерках в поисках того, у
кого можно украсть мясо. Раздался едва слышный рёв леопарда, и
шакалы затихли. Похоже, хотели начать свару и отобрать часть
добычи, но струсили.
Вслушиваясь
в звуки ночи, я копался в своих воспоминаниях и заново перебирал
картинки памяти. Не только тех двух дней, которые, казалось,
выжжены в ней. Но и других, которые остались только смутными
образами. И всё больше уверялся в правоте матери. Всё, что я
вспоминал, говорило о том, что Кардо мог заплатить за смерть отца.
Я знал даже больше мамы. Ещё месяца не прошло с тех пор, как я
прятался от Виргла возле тренировочной площадки. А за стеной сарая,
в котором хранились запасные копья и мерочные камни, Кардо
разговаривал с тем торговцем-старикашкой. И разговор этот был
разговором равных людей, которые давно знают друг друга. Он был
полон недосказанности и намёков, понятных только тем, кто обсуждает
это уже не первый десяток раз. Я понял лишь, что всё идёт так, как
должно быть, что-то даже лучше, и последнее зелье будет в срок, а
торговец не подведёт Кардо, особенно если тот ещё чуть увеличит
поставки.
На
горизонте сверкнула молния приближающегося дождя, заставляя мои
мысли пойти по другому руслу. Я заглянул в хижину:
— Мама,
если у нас есть родственники в Арройо, почему ты не подашь весть о
нас?
— Я сирота.
— Бледная мама сидела возле очага с Лейлой на коленях и расчёсывала
её волосы, отросшие уже почти до пояса. — Там отец и мать Римило. С
ними мы не ладили. Они не простили сыну, что он взял меня в жены,
нарушив их планы. И не пускали его на порог. Но вот с братом Римило
мы продолжали общаться, несмотря на запрет отца. Именно ему я и
писала дважды. И два месяца назад отправила с караванщиком ещё одно
письмо. Я не знаю, почему он ни разу не прислал ответа. Всё же
прошло уже шесть лет, многое могло случиться, хотя я стараюсь не
отчаиваться и не думать о самом плохом.
— Есть ещё
инструменты отца. Почему ты не продашь их? И мы бы могли устроиться
в караван?
— Это твоё
наследство. Я не нарушу желания Римило, — нахмурилась мама, бросив
короткий взгляд на сундучок возле своего лежака.