На самом деле пребывание рядом с
односельчанами с утра до темноты жутко выматывало. Я смог
привыкнуть к опущенным плечам, взгляду в песок и вечно грязной
порванной одежде, которая уже буквально сопрела на мне и
расползалась от старости на нити. Привык жить, словно два разных
человека. Один — для глаз семьи, другой — для глаз деревни. Я,
словно лицедей в театре, что описываются в книгах, представлял,
как, выходя за порог дома, натягиваю на себя маску изгоя и
отверженного. Мусора. Отброса. И это было трудно. Особенно
оставшись без отдушины в виде того свободного времени, когда я,
вроде как уходя в руины в поисках камней, мог быть самим собой.
Но с этим я справлялся. Проблема
явилась с другой стороны. Поднявшись на седьмую ступень Закалки,
как Виргл, я понял, что скрывать свои силы гораздо сложнее, чем
лицедействовать. Я стал слишком силен и слишком быстр, чего,
кстати, вообще не замечал ни за кем из деревенских жителей. Мог
махнуть рукой, сгоняя муху, прилетевшую полакомиться солёным потом,
да так, что рука со свистом рассекала воздух. Мог походя,
наткнувшись бедром на угол здания, отломать от него кусок
самана.
Повезло, что такие случаи остались
незамеченными. Мне приходилось контролировать каждый свой жест,
каждое движение. И это утомляло до такой степени, что иногда в
ответ на безобидные слова соседа хотелось наорать на него или
ударить так, чтобы он отлетел в сторону и не смел со мной
заговаривать. Хотелось схватить тяжёлый кирпич и швырнуть в
проходящего мимо Виргла, чтобы он упал, захлёбываясь кровью, как
Паурит. И я скрипел зубами, глядя в песок, говорил о какой-то
ерунде, пережидая вспышку злобы.
Новые распоряжения о сборе сухих
колючек я воспринял как подарок небес, но действительность
разочаровала. Нас не выпустили одних. Да и вообще, мы выходили за
пределы песка, за пределы нор квыргалов и безопасного пояса и
останавливались лишь там, где пустошь окончательно проявляла свою
власть и могла похвастаться когда-то густой травой, колючими
кустарниками, мелкими акациями и даже редкими настоящими деревьями.
Глупо на самом деле было надеяться, что туда, где могут быть не
только безобидные джейры, но и пересмешники с пумами, детей
отпустят одних. Но столь близкая свобода так манила, что я махнул
рукой на осторожность. Гораздо хуже будет, если на днях сорвусь при
всех и разрушу свой план мести. Так я то ли утешал себя, то ли
обманывал, сидя на дереве и провожая взглядом уходящий отряд.