А вот никакой нацистской символики тут не было. Зал выглядел как
просто дворцовая комната в каком-нибудь Эрмитаже.
Тяжелые шторы были плотно задернуты, видимо, их так и не открыли
после ночной светомаскировки. Горели электрические напольные
светильники, стилизованные под факелы. На висевших на стене часах
была половина восьмого утра.
Удивительно, но на самом Гитлере никакой нацистской символики
тоже не было, даже орла на рукаве, с которым его обычно показывают
в фильмах. Фюрер был в обычном сером костюме и напоминал ничем не
примечательного клерка. Лицо у него было длинным, спокойным и умным
— ничего похожего на того истеричного крикуна, которого обычно
показывают в кино и книжках. И даже знаменитые усики с челкой в
глаза не бросались, Гитлеру они вполне себе шли, они смотрелись на
его роже гармонично.
Гитлер сидел на диване и беседовал с толстым высоким человеком,
одетым в коричневый мундир. Мундир явно гражданский, не эсесовский,
а сам толстяк почтительно стоял рядом с фюрером. Фюрер держал в
руках какую-то бумагу, которую он живо и обсуждал с толстым
чиновником.
Но когда я вошёл — оба нациста тут же замолкли и покосились на
меня. Опасливо покосились, даже Гитлер.
Вот такого я, честно, не ожидал. Похоже, что Гиммлера боится
даже сам фюрер. А еще я понял, что меня не только боятся, но и
считают долбанутым. Так обычно смотрят одноклассники, когда в класс
входит затравленный неудачник с последней парты.
В общем ясно. Гиммлера в Рейхе опасаются, но совсем не уважают.
И уж точно Гитлер не считает меня своим другом. Ну и славно. Не
хватало еще иметь в друзьях Гитлера.
Я замешкался на секунду, потом выбросил руку в нацистском
салюте. «Хайль Гитлер» я орать не стал, а смысл орать это, когда
Гитлер прямо перед тобой?
Толстяк подал мне руку для пожатия, как будто брезгливо.
— Здравствуйте, мой дорогой Генрих.
Ага. Подает руку самому Гиммлеру — значит, какая-то важная
шишка. А вот Гитлер мне руки не подал, даже насупился. Я чем-то
обидел фюрера? Ну и плевать.
Я пожал руку толстяку:
— Приветствую.
Толстяк говорил на идеальном берлинском немецком, вот этот явно
интеллигент. В отличие от Гиммлера, ибо мой немецкий так и остался
простонародным.
Гитлер тем временем вернул толстяку бумагу, которую держал в
руках.
— Оставьте нас, Мартин, — распорядился Гитлер.