Так вот, о донецких массах.
Когда они увидели торжество русских в Крыму, они и
выразили свои чаяния и надежды на том самом референдуме — мол,
хотим точно так же и однозначно — в Россию! Но когда начались (на
тот момент – еще только кое-где, местами) боевые действия, когда
даже не рядом с тобой, а в далеком Славянске (и в Семёновке)
полыхнула стрельба, и пока только из стрелкового оружия, то 80% из
тех, кто голосовал за Россию, сказали:
— Не-е, такою ценой мы в Россию не хотим, мы хотим
остаться в родёмой Украине, абы только б мир был
бы.
Да поздно.
На сегодняшний день уже и Славянск с Краматорском
порушены, и Луганск с Донецком под прицелом градов и прочих
украинских реактивных минометов, и чем всё это закончится — пока
неясно.
И что касается вопроса, «где русскому крестьянину
хорошо», то ответ, с точки зрения дончанина, хоть краешком глаза
повидавшего войну, звучит так — та бог с ними со всеми, и с
Украиной и с Порошенками, лишь бы не стреляли. Лишь бы не бомбили.
И чтобы была возможность выходить из дома без риска для жизни или
своего кошелька.
А будет на улицах демократия по дядюшке Сэму или
новый КПСС...
Да какая хрен разница!
Лишь бы, повторюсь, не стреляли…
25.07.2014
г.»
Андреев еще раз перечитал написанное, нажал кнопочку «отправить»
и опустил крышку ноутбука.
А почему это я в
больнице?
весна, 1972 год
Удивительная штука память — сам порой удивляюсь.
Как это часто бывает в жизни (да и в природе тоже), плотина
рухнула под натиском. В какой-то момент я вдруг начал не только
понимать, о чем говорят сестра и доктор, но и сам попытался
заговорить. Но в тот первый раз из моего горла вырвался не хриплый
и непонятный бульк, как это бывает у людей спросонья или от долгой
болезни, а слабый и немощный писк, словно в автомобильном колесе
выкрутили золотник и тут же заткнули пальцем.
Но они оба меня услышали.
— Сергей Андреевич, — удивленно обернулась ко мне медсестра.
Доктор, относительно молодой парень, аспирант, ординатор или как
оно там у них называется, словом, молодой начинающий врач,
оглянулся на меня. Ничего выдающегося или запоминающегося в его
внешности нет: лет двадцати пяти-шести, ничего не выражающее и
ничем не запоминающееся лицо; с такой внешностью
шпионом-разведчиком работать, а не доктором в больнице.
Впрочем, был у него один примечательный момент: в правой руке он
держал нечто похожее на амбарную книгу, а в левой — ручку, и писал,
как это всегда делают леворукие: как-то непонятно — снизу вверх или
справа налево, сразу и не сообразишь — словом, левша. Писал стоя,
на весу.