— Прикинь? — оживляется худой и снова легко толкает плечом
есаула. — А ещё мне рассказывали, что, войдя в горящую квартиру,
пожарники сначала тумбочки и шкафчики шерстят, там, на предмет
всяческих ценностей, денег, «рыжья». А тушить? Тушить можно
потом…
— Пожарные, а не пожарники, — вставляет военный.
— Да, я знаю, — нетерпеливо отвечает худой в синей футболке и
едва не кипятится. — Вы чо, гоните, что ли, мужики?
Он слегка меняет свою позу, чтобы удобнее сесть на деревянной
лавочке и чуть-чуть поворачивается к есаулу.
— Давайте начнём с того, что война, любая война, любая (!), —
худой поднимает к небу свой тощий палец, — это мародерство, как
говорится, уже по умолчанию. Кто-то радуется трофею, который
помещается в кармане или в заплечном мешке, а кто-то мародерствует
отраслями и территориями. Или вы это серьезно? Игорь? Ты ж полмира
изъездил!
— Я за мародерство расстреливал, — снова повторяет своё
«прапорщик». — Самое большее, что я позволял забрать у убитого, это
оружие и патроны. Ну, может быть, еще деньги — это вопрос
выживания. Раньше на войне, ну, в те войны… можно было еще сапоги
снять, зимнюю одежду. Вещи нужные, необходимые. Но по карманам
лазить?
Худой снова нетерпеливо и повернувшись в мою сторону:
— Вот скажи мне, ты грамотный, если бы Кутузов перед Смоленском
не разрешил мародерствовать, жечь хлеба, резать и угонять скот,
тогда бы Наполеон не только до Москвы, а до самой Сибири дошёл бы.
Разве не так? А эвакуация в Среднюю Азию и на Урал в Отечественную?
Наши, да и немцы тоже, да и любые войска, отступая, подрывают
мосты, дамбы, переправы…
— Одно дело – жечь за собой мосты и другое дело – мародёрить, —
устало отвечает есаул.
— Ага! А как же твой любимый Сталин и его январский приказ от
сорок пятого?
— Да, — кивает головой есаул, — этот приказ как раз и запрещал
мародерство на территории Германии.
— Ну, конечно, — отвечает с иронией худой. — А ничего, что
советским солдатам «для начала» всё позволили? — худой снова поднял
вверх свой тонкий палец. — Твой Сталин солдатам (советским
солдатам!) Германию отдал на целых три дня! А только потом отдал
тот самый январский приказ…
Стриженый приподнял было свою худую ладонь над столом и
бессильно опустил ее снова на серо-белую потрескавшуюся
столешницу:
— А вот скажи мне, Игорь, в Африке ты африканских колхозников от
кого защищал, от Наполеона? — он усмехнулся и слегка коснулся плеча
своего соседа. — Таких, как мы с тобой, наверное, даже в аду не
принимают. Как ты думаешь?