Это она заразила меня жизнью. Кажется, ее энергия передается воздушно-капельным путем. Когда она смеется, искорки ее радости разлетаются вокруг и оседают в легких.
Мы с ней часто ездили на холмы. Наш город утопает в чаше, по ободку которой протянулась цепочка холмов, заросших лесом с широкими голыми проплешинами. В то лето они были особенно зелеными, потому что я смотрел на них влюбленными глазами. Трава била по ее коленям. В пахучей зелени прятались муравейники, красные россыпи земляники и пятнышки цветов. Она облизывала веточку и клала ее на муравейник. Когда она слизывала кислоту, высунув язык, все во мне поднималось так неудержимо и твердо, что мне приходилось закрывать глаза, будто она меня слепит. Она стягивала с себя футболку и, свернув ее как гамак, наполняла её ягодами, которых мы ели молча, под тихим куполом неба.
Я ни разу не видел на ней лифчика. Представляя себе женщину – не конкретную женщину, а просто любую, чистый образ – я воображал ее в нижнем белье, всегда в строго гармонирующей и неразделимой паре бюстгальтера и трусиков. Образ женщины был неотделим от этого комплекта, как кожа неотделима от тела. Но она, моя девочка, живая и живущая, не вписывалась ни в один мой стереотип. Она не носила бюстгальтер и часто – даже не уверен, что это было осознанно – недвусмысленно дразнила мужчин тенью своих сосков за тканью блузки или футболки. Она никогда не пользовалась макияжем, но ее глаза блестели, часто вспыхивали озорными огоньками и мерцали на солнце, губы горели от очередного замысла, они постоянно двигались в улыбке, смехе и болтовне – она вся была яркой, в ней выделялось все и сразу, будто ее подкрашивала сама природа.
Там, на холмах, ее губы часто были перепачканы земляникой, и она набрасывалась на меня, играла, дралась, снова играла, оставляя в мыслимых и немыслимых местах большие красные пятна. Наша одежда сплошь была усеяна пятнами от ягод. Авторский, неповторимый дизайн.
Я покупал ей вино. Иногда она пила его так жадно, что красные капли катились по подбородку вниз и падали на голую грудь. Я не пил, но слизывал их и пьянел быстрее нее. Она хохотала, толкала меня, мы падали и катились по траве, как сочные, полные жизни плоды.
Она часто пела. Я садился на траву и слушал ее голос. Я смотрел на нее снизу вверх, как жрец на древнюю богиню. Она стояла лицом к простору, раскинутому перед холмом – перед лесами, небом, летевшими птицами. Она протягивала руки солнечному свету, щурилась, и солнце в ответ грело ее лицо. Казалось, солнце наполняло ее, и она умела хранить внутри его свет, иногда выдавая себя и расплескивая солнечные капельки из глаз и губ, как из переполненной чаши. Ветер подхватывал ее голос. Казалось, он раздается до самого горизонта.