Играем.
Марфа Измайловна на кухне.
Иван Захарович храпит.
Ходики на стене тихо тикают, через каждые полчаса кукушка из них выскакивает, кукует, как ненормальная.
Никак игру нам не закончить: то у него, у Рыжего, в руках больше карт, то у меня. И надоело.
– Давай, – говорит Рыжий, сложив карты в одну колоду и засовывая её обратно за зеркало, – лутшэ порисуем.
– Давай, – говорю.
И только расположились мы с карандашами и с бумагой за столом, войну рисовать только начали, и Николай приходит – принесло же.
– Здра-асте, – говорит. Кому-то нужен ты, никто тебя не слышит. – А ну домой, – мне говорит. Видит, что я никакого внимания на него не обращаю, и добавляет: – Папка за тобой меня отправил.
– Ну, ё-моё, – говорю. – Пошли к нам, – предлагаю Рыжему.
– Чтобы не надоедал тут, – говорит Николай, а сам глядит не на меня, а на спящего Ивана Захаровича – шибко уж шумно тот храпит.
– Не-е, – говорит Рыжий. – Холодно на улице.
– А тут кого нам добежать.
– Не-е, неохота… Дома посижу. Жди уже вечером, то папка… чё-то чую.
Оделся я. Пошли мы с братом.
– Шуруй впереди, – говорит мне Николай. – Не люблю, когда ты сзади.
– А чё? – спрашиваю.
– Ничё, – отвечает. Взял меня за ворот шубёнки, поставил впереди себя, нахальный. Подтолкнул меня в спину. – Спокойнее, когда ты на виду.
В сенях скользких, да в потёмках, всё же уловчился я ему подножку сделать. Упал брат. Поднимается, слышу, и говорит:
– Ну, вредина.
А я проворно в избу заскочил – там он, при отце, меня не тронет.
– Ага, явился, гулеван. Почему же не к обеду? – спрашивает меня мама. – Я ж тебя предупреждала… Подавать тебе отдельно?
– Я пообедал.
– Накормили?
– Накормили.
– Так ты там, – говорит мама, – и жить, может, останешься?
– Я бы остался, – говорю, глядя на папку: нет тому до меня дела – шелестит опять газетами. – Поиграть даже не дадут, – говорю.
– Ещё не наигрался, – говорит мама. И говорит: – Коля, – это она папке, – я к Стародубцевым, вернусь когда, не знаю.
Встряхнул отец газету, глазами от неё не оторвался, от газеты: дескать, ладно.
А мама:
– Не успею если, сами тут управитесь… Но постараюсь… как там будет.
Я уже разделся. Раздевается и Николай – медлительный. Ущипнул я его за ляжку больнее и отскочил тут же на середину комнаты, к отцу поближе, подсел за стол после, отца напротив. Сижу. Вижу: показывает мне Николай кулак – ох, ну и страшно. А я – язык ему – куда обиднее. И папке краешек, из-за зубов, – пока не видит тот, в газету-то упёрся.