Запершись в самом конце одного из
передних вагонов кондуктор, высокий, с сединой на висках и в усах,
отстреливался, пока еще отстреливался от нескольких мутантов. Палил
из короткого карабина, прижимая приклад к простреленному плечу и не
обращая внимания на содранный попаданием лоскут кожи и волос,
лезущий в глаза. Пуля из самопала, отлитая из свинца этим утром,
чуть не вышибла ему мозги, но на какое-то время повезло.
Закончилась последняя пачка патронов. И он перешел на пистолет.
Выстрел, и упал ревущий от боли
степняк, покрытый от шеи и выше толстой чешуей, не спасшей от
попадания из крупнокалиберного револьвера. Выстрел, и еще один,
лохматый, одетый в мешковатое пончо, спиной съехал по стене вагона,
покрытой алым суриком из артерий и вен.
А кондуктор захрипел, хватаясь за
горло, за затянувшуюся петлю живого хлыста, второй конец которого
уходил прямо в руку бледного, с красными глазами, тощего мужика в
черной низкой шляпе. Нож, явно трофейный нож подразделений егерей,
вошел кондуктору в ямку на затылке, заскрежетал, проходя через
кости. И кровь, темная, вздувающаяся пузырями, мешаясь с тягучей
слюной, попала прямо на лицо безумно кричащей на одной ноте
беременной крестьянки. Ее одну кондуктор вытащил из соседнего
вагона и думал дотащить до локомотива. Не вышло. И даже когда ее
разложили прямо на выжженной солнцем траве у железнодорожной
насыпи, жадно рвя одежду с уже выросших и готовых к кормлению
грудей, она не знала, что это не самое страшное. Страшнее были
клетки на больших фургонах, уже подогнанные теми степняками, что
терпеливо ждали своего времени за холмами. И будущее, начавшееся
ночью на привале, когда её… из неё и не родившегося ребенка сделали
ужин.
Сопротивляющегося врача из Челябы,
работавшего по контракту в Сороке и возвращавшегося домой семьей,
степняка брали долго. Тот успел опустить бронещиты на окнах
дорогущего купе из двух отсеков. Боеприпасов и умения ему хватило
на десять минут ожесточенного сопротивления и пятерых убитых
мародеров. Тогда за него с семьей взялись серьезно, проламывая
сталь снаружи. Пять патронов врач потратил на семью, шестым забрал
жизнь первого прорвавшегося степняка, седьмым решил подарить
милосердие себе.
Осечка.
Его растянули под вагоном, намертво
стреножив сыромятными ремнями и палаточными кольями, вбитыми в
землю по головки. Серую бурду из дурмана, конопли и синего гриба
влили в рот через кожаную воронку и даже не стали ждать, пока это
дерьмо подействует. Кожа, расползаясь под острейшими ножичками,
водившимися у каждого в банде, потекла в стороны с пальцев, на
руках с ногами. Когда банда, выпотрошив состав полностью,
уходила за курганы, красное нечто, только-только начавшее кричать,
ползало в собственной крови и коже, снятой ремнями
заживо.