Иван вздохнул и продолжил:
— Зачислили его в наш полк и начал этот немчин служить. Одначе
не пришелся он по душе ни господам офицерам, ни того больше
солдатам. По-русски едва говорил и все сердился. Брови нахмурены,
всем всегда недоволен, ходит как индюк и никогда-то не
улыбнется.
Вот, думаем, чадушко-то накачалось на нашу шею.
Скоро дошел в роту слух, что, мол, этот немец, его Вольфом
звали, денщика себе просит. На другой же день призывает наш ротный
фельдфебеля и говорит: "Поручик Вольф себе денщика просят, так ты
выбери им денщика, да только смотри у меня, выбирай не как-нибудь,
а постарайся найти что ни на есть самого лучшего, чтобы
смышлененький был, и бесприменно честного".
Фельдфебель, чтоб ему пусто было, и назовись мною. Парень, грит,
смышленый, бойкий, художеств за ним никаких не замечено, а главное
дело, и службу денщицкую знает, у прапорщика Ерофеева пять годов
денщиковал, завсегда им довольны были.
Таким-то вот манером и назначили меня к немчину. Явился я к нему
и спервоначалу вижу, плохое мне будет у него житье. Уж по тому, как
он мне вещи свои сдавать начал, понял, каков он человек есть.
Верите ли, ваше благородие не жизнь у меня стала, а каторга. Чуть
что сразу в зубы получаешь. Так и насмерть постепенно забьет.
Мучился я, мучился, и подался к туркам. С тех пор и здесь. Сбежал,
пришел в первый попавшийся аул и прямо к мулле. Так и так, хочу
султану служить и веру мусульманскую принять. Обрадовались
басурмане, меня как родного приняли. Любо им, когда кто-нибудь из
христиан в их веру переходит, а к тому же и от султана по всем
аулам строжайший приказ был, чтобы всех русских дезертиров к нему
направлять. Он нашим братом во как дорожит, потому, что через нас
он всякие военные хитрости у себя заводит.
А поскольку слухи о жуткой лютости и злодействе русских
дезертиров были широко распространены в царских войсках, то Иван
поспешил объяснить мне этот факт. Естественно, со своей колокольни
и в свою пользу:
— Впрочем, ежели правду говорить, наши иной раз лютуют даже
больше басурман, с тоски-отчаяния. Думаете, сладко жить нам среди
нехристей, вся душа изныла, а податься некуда, тоись как я есть, ни
взад, ни вперед. Вот и осточертеет человек и почнет бесноваться,
думает хоть этим тоску-злодейку размыкать… Все это понимать
надо.