Стреножив коней и пустив их на траву, казаки развязали свои
торбы и, достав из них куски жесткого, как камень, овечьего сыра,
хлеб и несколько штук молодых огурцов, принялись неторопливо и
методично закусывать, изредка перебрасываясь между собой короткими,
отрывистыми фразами.
Я, хотя от волнения не чувствовал голода, но помня мудрое
правило, гласящее, что в походе надо закусывать и спать не тогда,
когда хочется, а когда время позволяет, — тоже завтракал, сидя в
стороне на камне, жмурясь от солнца, словно сытый кот.
После обеда, пока все собирались, я еще раз переговорил с
Бирюковым.
— Как думаешь, за два дня мы с дорогой управимся? — спросил я
урядника.
Бирюков угрюмо насупился.
— Да как сказать, все от коней зависит, — мрачно проворчал он .
— Ежели кони не сдадут и никакой задержки в пути не будет, то
завтра поздно к вечеру у "Разоренного села" будем. Там и заночевать
можем. А рано утром встретимся с болгарином у урочища.
— Ну а как думаешь, урядник, — полюбопытствовал я, — проедем мы
благополучно или нет?
— Это уж, ваше благородие, все от Бога зависит. Он один, Царь
небесный, знает что будет. Будет Его милость к нам — проедем, а нет
— ничего не поделаешь. Во всяком разе, думаю, что нам надо куда как
осторожными быть. Все равно как лисица на облаве таится, чтобы и
нос, и уши, и все прочее по ветру держать, потому надо правду
говорить — опасное дело мы затеяли, на редкость опасное.
Урядник замер на секунду и продолжил после мимолетной паузы:
— Но человек я старый, пожил уже достаточно, все равно скоро так
ли, иначе, а умирать мне придется, стало быть, и опасаться мне
особенных причин нет. Тем более, что под Браиловым у меня сына
убили. Последнего. Три сына у меня было, и ни одного не осталось.
Старшего-то давно убили. Еще при атамане Платове, когда мы
французов замиряли. Другой тоже, лет пять тому назад, изволите
знать, на Кубанской линии голову сложил. Теперь вот третий при
штурме сгинул. Говорят, в самое сердце ему пуля угодила, даже и не
крикнул… Вот дело-то какое, остались мы теперь со старухой круглыми
сиротами на старости лет.
— Соболезную, держись, отец! — только и смог сказать я в ответ
на эту печальную историю.
Чем дальше подвигались казаки, тем внимательней и зорче
становились они, чутко прислушиваясь к каждому шороху, ко всякому
долетавшему до них звуку. Бирюков, как самый опытный, ехал далеко
впереди, держа наготове пистолет и весь превратившись в слух и
зрение. Теперь, когда дело требовало от него всего его внимания, он
на время как бы забыл о своей утрате; только где-то там, в глубине
его сердца, не перестающей болью ныла и болела свежая, раскрытая
рана.