Я написал этот рассказ в декабре 1947 года, когда работал в Заинске в комитете комсомола. Правда, я тогда мало чего понимал в жизни, и по литературной части огрех немало сделал, наверное, но написал же!!! Я был свидетелем этих странных событий!.. Вон, сверкая нагрудным крестом, шагает бабка Павлина. За ней сорок женщин тянут плуг об одном лемехе. Первая тройка – старшие дети, следующие трое – средние, замыкающая тройка – поскрёбыши. Лемех обязательно должен погружаться в землю на известную глубину и делать борозду определённой ширины, только тогда они смогут одолеть мор! Хитрости места нет, если оставишь хоть маленькую брешь, мор обязательно через неё просочится!.. За этим зорко следит намертво вцепившийся в ручки плуга мужчина! Помню, как во всей деревне погасли огни, а на рассвете измождённые, взмокшие от пота, «прокопчённые» пылью женщины, собравшись возле сторожки, натирали одно о другое два бревна, добывали Чистый огонь. Затем, «прикурив» от него, разносили по всем домам жестяные плошки и глиняные горшки с чудодейственным пламенем… В рукописных донесениях Чёрного озера были такие записи: «Аяз читал мне свои антисоветские рассказы, такие-то и такие-то». И это написали люди, прекрасно понимающие, о чём я хотел рассказать в своих ранних, ученических рассказах! В то непростое время любой рассказ, в той или иной степени отражающий действительность, получал высокую оценку – «антисоветский».
9
Хочешь покоя – веруй;
Хочешь знать истину – ищи.
Фридрих Ницше>68. Из письма к сестре
Не удивляйтесь, когда услышите: голод сделал из меня писателя. В этих словах – тяжёлая правда. Не хочу плохо отзываться о родной школе и учителях. Среди них было много прекрасных людей! Началась война, почти все мужчины ушли на фронт. Жизнь оставшихся в тылу тоже была целиком подчинена войне, они также умирали, их также вырывало из родных городов-деревень и разбрасывало по свету. Сколько людей на земле – столько и рук у войны, до каждого дотянутся эти руки, никто не будет обделён. Школа Верхнего Багряжа «обмелела», притихла. Классов стало меньше. Не зная, как справиться с нехваткой педагогов, в комитете просвещения решили отобрать из учащихся старших классов самых умных и образованных и поручить им проведение уроков в младших классах. Один девятиклассник преподавал нам, восьмиклассникам, анатомию, десятиклассник Миронов – немецкий язык. (Позже этот умный и добрый паренёк погиб на фронте.) В сорок четвёртом среднюю школу в Верхнем Багряже закрыли, десятый класс я оканчивал в Сарманово. Весной сорок пятого выпускникам впервые стали вручать аттестаты зрелости. Экзамены на аттестат зрелости должны были принимать только педагоги с высшим образованием, во всяком случае так было прописано в законе. Собрав по трём районам: Сармановскому, Заинскому и Ворошиловскому, педагогов с высшим образованием привезли в Тлянче-Тамак. Из Сармановской школы ни один из учителей не попал в экзаменационную комиссию, значит, не было в нашей школе учителей с высшим образованием. Русский язык нам преподавал майор Владимир Вуль. Если скажу, что за зиму этот человек, у которого не было никакой педагогической подготовки, не провёл ни одного нормального урока, то нисколько не погрешу против истины. Девочки жевали жвачку из сосновой смолы, вязали, сплетничали, а мы – горстка парней, окружали Вуля… чтобы послушать армейские анекдоты, взять уроки еврейских ругательств… Если кто-нибудь из нас, сокрушённо вздохнув, напоминал: «Нам же к экзаменам надо готовиться!», Владимир Владимирович вскакивал: «Ага! Хорошо! Давайте обратимся к Маяковскому!» – и зычным майорским голосом принимался декламировать «Во весь голос»… Не стану упоминать, какие трудности мы испытали за два месяца в Тлянче-Тамаке, студенческая жизнь впроголодь известна каждому, если смогу, я ещё вернусь к этой теме!.. В сорок четвёртом в Казанском университете открылась кафедра татарского языка и татарской литературы. Для меня эта новость стала настоящим праздником: буду поступать! Путь к счастливому и славному будущему отныне пролегает только через университет! Поступлю! Выучусь! Переверну этот мир с ног на голову!