Городок после бомбежки также представлял жалкое зрелище. Понятно
почему люфтваффе так старалось — это крупный узел железных дорог.
Когда мы проезжали мимо зенитной батареи, то увидели что бойцы
отдыхают после боя, и неспешно приводят себя в порядок. Позицию
подновят позднее, а сейчас пока нет рядом начальства, можно урвать
несколько минут законного отдыха.
Вокзал на удивление уцелел, несмотря на то что на этой
белорусской станции, все вокруг сейчас горело, лопалось,
взрывалось, трещало и малиновыми молниями вылетало из вагонов. На
платформах все что было покрыто уже тлеющими чехлами, — все
погибало, пропадало в огне, обугливалось, стреляло без цели после
более чем получасовой бомбежки.
Никаких целенаправленных действий, никто не делал.Возле путей уже стали появляться люди: мне навстречу бежали
солдаты с запорошенными серыми лицами и потными разводами, танкисты
в запорошенных пылью шлемах, в грязных комбинезонах. Все они
подавленно озирали затянутый дымом от пожаров горизонт, а щуплый,
низенький и совсем молоденький танкист-лейтенант, ненужно хватаясь
за кобуру, метался меж ними по платформе, и орал срывающимся
голосом:
— Тащи шпалы к танкам! К танкам!..
И, наткнувшись своим растерянным взглядом на меня, не
вытянулся, не козырнул, только покривился ртом с тонкими как нитка
губами.
«С#ки! Какие же с#ки! Бл#дь!!!» - думал я о коменданте
станции и начальнике тыла в чьем веденьи находится эта станция,
уверенно шагая по битому стеклу к вокзалу.
В этот момент кто-то из комендантуры станции вышел из
дверей зала ожидания.Справа, метрах в двадцати от
перрона, под прикрытием каменных стен чудом уцелевшего вокзала
стояла группа командиров, от которой доносились приглушенные
голоса.
— Под военный трибунал этих сукиных детей, мало! По
законам военного времени! Обоих!
В середине этой группы выделялся своим высоким ростом
командующий армии, моложавый, румяный генерал, в распахнутом
стального цвета плаще, с новыми полевыми петлицами. Почему-то одна
щека его была краснее другой, а синие глаза источали холодное
презрение и злость.
— Вы погубили все! Па-адлец! Вы понимаете, что вы
наделали? В-вы!.. Пон-нимаете?.. - выговаривал он командиру в летах
с тремя шпалами, с белым, дрожащими дряблыми складками лицом, с
опухшими от многих бессонных ночей веками и седыми взлохмаченными
волосами. Это был скорее начальник тыла армии. Под конец фразы,
генерал коротко, неловко поднял руку, и у стоявшего возле человека,
как от ожидания удара, невольно вскинулась кверху
голова.