Без шкуры стариковы сапоги оказались ему «почти впору» – то есть
с портянкой вполне можно надеть. А портянки – мундир-то по швам
весь разошелся, всяко его не носить…
Стало понятно, почему старик предупреждал его о питье: пить
хотелось страшно, а снег жажду почему-то не утолял – так что,
выбравшись наружу, горный офицер чуть ли не бегом бросился к
протекающему на дне ущелья ручью. А затем снова и снова к нему
спускался. Правда, во второй раз он спустился чтобы просто
вымыться: от тела стало изрядно пованивать. Но потом вонь уже не
досаждала: то ли прошла, то ли он к ней принюхался… Но скорее
именно что прошла: то, что из организма вытекало, было противного
зеленоватого цвета и воняло просто ужасно. Но вот есть вообще
почему-то не хотелось.
Через некоторое время он вдруг вспомнил про еще одно
предупреждение старика, но… он просто решил, что зрение его
подводит. А еще Николай Павлович вдруг понял, почему старик именно
подарил ему свою одежду перед тем, какпогрузить его в этот странный
сон: хоронить-то бурята нужно было в лучшей его одежде, а вот
одежду чужую на похороны использовать категорически нельзя. А, хотя
Лодондагба и говорил, что на тело его внимания обращать не надо,
оставить его без погребения Николай Павлович не смог. Вытащил почти
невесомое тело, одетое в самый простой (и ветхий до дыр) тэрлиг,
укутал, как мог, остатками своей шинели: ее-то он подарить старику
мог – а раз мог, то и подарил, просто сам еще этого не сознавая…
Выбрал место подходящее… Наверное, в ущелье лавины нередко сходили:
дров вокруг было очень много. А вот как их зажечь… Впрочем, старый
бурят и об этом позаботился: среди его (уже подаренных поручику)
вещей зачем-то была и большая стеклянная линза в латунной оправке,
на которой была вырезана надпись Carl Zeiß. Хорошая оказалась
линза, мелкую стружку она подожгла буквально за несколько
секунд.
Ритуал Николай Павлович знал хорошо, а то, что на похоронах не
должно быть чужих… если они пролежали рядом столько лет, то точно
уж стали практически братьями. Через три часа (теперь время по
солнцу стало определять совсем просто) он вернулся к костру,
убедился, что огонь свое дело сделал… И задумался о том, что ему
делать дальше.
За последние три года горный инженер Забайкалье исходил… не то,
чтобы вдоль и поперек, но изрядно исходил. И прекрасно понимал, что
отсюда до, скажем, Троицкосавска, на лошади (хорошей лошади) ехать
минимум неделю. А пешком… Пешком можно было, пожалуй, дня за
три-четыре дойти до улуса, в котором Лодондагба последний раз менял
лошадей. Но отдадут ли ему этих лошадей без старика? Да и живы ли
эти лошади? И живы ли хоть кто-нибудь из тех, кто Лодондагбу вообще
помнил?! Ведь костяная штучка (которая, как и было предсказано,
сгорела, пока Николай Павлович старому буряту собирал дрова на
костер) показывала дату очень странную: двадцать второе мая тысяча
девятьсот девятнадцатого года…