- Может и правда Господь Бог наконец-то решил с нами всеми вот
так разобраться, - разливая адскую смесь по бутылкам, размышлял
Димка. - Такой сценарий всяко интересней потопа и расправы над
Содомом и Гоморрой.
Мы поужинали при свете двух автомобильных лампочек и стали
укладываться спать. Оля с Таней уже устроились на койке за
перегородкой и даже, кажется, успели задремать. Минтай и Катя
исхитрились разложить в узком проходе разбитое кресло-кровать. А
трезвеющий Димка ложиться не планировал. Он сказал, что способен
отдыхать сидя, было бы только к чему привалиться – мне показалось,
что он намеревается привалиться к Оле. Мешать ему я не собирался. Я
стелил под столом на полу замасленные тряпки, фуфайки и содранный
со стены коврик, – место для ночлега получалось вполне уютное,
только ноги невозможно было вытянуть. И, в общем-то, это было не
великое неудобство. Мы все в тот день так вымотались, что к вечеру
на ходу засыпали. Мы и пост на крыше, поразмыслив, решили не
выставлять. Всё равно в такую погоду проку от него было бы немного.
Единственное, что мы сделали для своей безопасности – это оторвали
и затащили на помост тяжеленную лестницу, сбитую из крашеных
брусьев. Теперь забраться к нашей избушке на курногах могли разве
что крылатые зомби. Ну или прыгучие.
Засыпая, мы чувствовали себя полностью защищенными.
Кажется, это был последний вечер, когда мы так себя
чувствовали.
* * *
Мне ничего не снилось, но проснулся я с ощущением, будто кто-то
сидит у меня на груди, не позволяя дышать. Чтобы стряхнуть живую
страшную тяжесть, мне пришлось собрать все свои силы. И только
когда моя онемевшая рука наконец-то шевельнулась, когда ко мне
вернулся голос – только тогда я проснулся по-настоящему.
В остывшей комнатке было душно и темно. Кто-то храпел – должно
быть, Минтай. Скрипя пружинами койки, ворочались девчонки. Не было
слышно ни дождя, ни ветра – только непонятное хлюпанье раздавалось
будто бы совсем рядом.
Я долго лежал, пытаясь понять, что это за звук. Вспомнил, что на
столе надо мной лежит специально оставленная зажигалка. Приподнялся
на локте, зашарил по столешнице – ну где же она?!
Хлюпанье прекратилось, и меня осенило – это же плач! Я угадал и
почувствовал, что человек, потревоженный моей возней, сдерживает
сейчас рвущиеся рыдания, не желая, видимо, обнаружить свою
слабость.