Отец какое-то время молчал. В его зеленых глазах дрожало хорошо различимое беспокойство:
— Я полагал, успеем до темноты… — Он вновь помолчал, сосредоточенно обдумывая. — Некуда поворачивать. До ближайшего жилья дальше, чем до обители. И лошадям нужна вода, иначе уморим. — Он сокрушенно покачал головой: — Надо было в ночь выезжать…
Луиза с замиранием сердца смотрела, как отец вышел из кареты, подалась вперед:
— Куда вы, отец?
Он тронул ее за руку, сжал:
— Не бойся. Я на козлы к Пьеру, чтобы этот старик не спятил от страха. Через какой-нибудь час все закончится.
Луиза осталась одна в полной темноте. Карета тронулась, въехала в чащу. Оставалось лишь молиться, слыша, как ветви скребут по кузову, как скрипит экипаж. Казалось, этот звук разносится по округе, привлекая всю ночную нечисть. Господи, как же страшно… Но ведь отец никогда не был глупым. Упрямым. Вспыльчивым и упрямым, как стадо ослов! Но не безрассудным. Он наверняка уже одумался за это время сотню раз, просто не находил сил признать.
Вдруг экипаж начал набирать скорость. Луиза прильнула к оконцу, но различала лишь едва заметную смазанную рябь деревьев. Не виднелось ни единого просвета. А лошади все разгонялись, карету заносило. Пришлось хвататься за что попало, чтобы удержать равновесие. Сердце колотилось набатом, отдаваясь тягостным предчувствием беды. Что-то стряслось. Может, волки? Даже показалось, что послышался выстрел. И не один. Вдруг карета подскочила, хрустнула, и резко остановилась, завалившись. Судя по всему, слетело колесо.
Луиза затаилась в углу, прислушиваясь. Доносилось лишь конское ржание. Вдруг в оконце ударил яркий свет факела, перекошенная дверца отворилась рывком, и ослепленная Луиза услышала незнакомый мужской голос:
— Прошу, мадам.
Луиза замерла, даже перестала дышать. Не знала, отозваться или затаиться. Она ясно понимала, что перед ней чужак. Тогда что это были за выстрелы, и что с отцом? Со старым Пьером? От ужаса сердце съежилось, заколотилось.
— Прошу, мадам, — в голосе слышалось нескрываемое нетерпение. Незнакомец едва сдерживался, и лишь чудо предостерегало его от грубости. — Не заставляйте меня быть неучтивым. Ну же, выходите!
В салон протянулась рука, обтянутая грубой черной перчаткой. Луиза нервно облизала пересохшие губы. Ее бросало в жар, точно обдавали кипятком. Ничего не оставалось, кроме как принять эту предложенную руку. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что с отцом все в порядке. Но она не хотела показывать свой страх.