Шли годы,
вагон изнашивался, опускаясь все ниже, от курортных рейсов
трансальпики и трансиберики для европейской элиты до
третьеразрядных балканских направлений. Внутреннее убранство
приходило в упадок, ломалось и просто растаскивалось. В конце
концов, от покинувшего Европу дома на колесах осталась только
добротная коробка, все же остальное пережило удивительные
трансформации.
Первое, что
бросилось в глаза, когда Гильермо немного пришел в себя - здесь не
осталось ничего деревянного, кроме разве что пола и внешних стен.
Все остальное давно было заменено на жесть, эрзацы из прессованных
опилок и всевозможный целлулоид.
А второе
впечатление ударило уже не по глазам, а прямо в нос, буквально
нокаутируя. Гильермо не был особо брезглив, однако всю жизнь прожил
в местах, где люди стремятся соблюдать основные критерии чистоты и
гигиены. От строгости монашеской жизни - к вышколенной стерильности
дорогих отелей и эксклюзивного транспорта. Поэтому обычный запах
дороги, дыма, скверной пищи и множества немытых людей, прошедших
через вагон за десятилетия, показался Леону невообразимым и
непереносимым. На третий день путешествия он наконец подавил
регулярные рвотные позывы, однако по-прежнему старался дышать
преимущественно ртом.
Франц
переносил дорогу существенно лучше, тут сказывались и опыт, и куда
большая «социальная гибкость», как сказали бы бихевиористы школы
геноссе Фройда. Впрочем, и кардинальского приспешника совершенно
очевидно придавили необычные обстоятельства. Однако не настолько,
чтобы парализовать, как Леона.
Размеренно
стучали колеса, отбивая на стыках вечный ритм железной дороги. Два
частых стука, короткая пауза, и все снова, снова, и снова...
Гильермо подтянул колени к подбородку и обхватил их руками. Он
понимал, что со стороны выглядит смешно и нелепо, как ребенок, что
испугался чудовищ в шкафу, однако ничего не мог с собой поделать.
Леон смертельно боялся. Покушение, убитые враги, гибель Байнета,
последующее бегство, встреча с бандой жутковатых маргиналов...
запах свежей человеческой крови и сгоревшего пороха - все эти
события буквально сплавились в сознании Гильермо сплошной маской
ужаса. И даже вернейшие друзья - вера и молитва - не могли помочь.
Потому что одно дело - думать о всеблагой любви Господней в
скромной келье, где все знакомо, понятно и предсказуемо наперед. И
другое - пытаться найти утешение в литании, отгоняя настойчивое
видение красных пятен на груди раненого Андерсена. Или красно-серых
капель, хлестнувших из головы застреленного убийцы.