Сигарета
пахла странно, непривычно для Боскэ, который вообще редко видел
курильщиков. Сладковатый терпкий запах повис на площадке, забивая
даже паровозную гарь. Более опытный человек сразу понял бы, что в
сигарете обычный табак мешался с совершенно иными ингредиентами,
причем в очень нездоровой пропорции.
- Да,
плохо, - лаконично сказал Кирнан, когда Леон совсем уж было убедил
себя держать рот на замке и молчать во что бы то ни
стало.
- Голова
болит, - добавил рыжий еще немного погодя. - И таблетки
закончились. Вот, курю...
Он махнул
рукой так, что тлеющий огонек описал полукруг. Несколько
темно-красных крупинок просыпались и погасли на ветру. Кирнан
шепотом выругался. Боскэ вздрогнул.
- Не боись,
поп, не тебе, - мрачно успокоил рыжий.
Поезд
поворачивал, следуя за полукружьем рельсовой нити. Так что теперь с
площадки можно было рассмотреть передние вагоны и паровоз,
освещенный оранжевыми путевыми фонарями.
-
Сильно?
Гильермо и
сам не мог понять, зачем он поддерживает этот ненужный разговор в
странном месте с явно и, безусловно, опасным человеком. Но ... он
не мог остановиться. Боскэ никогда не был знатоком человеческих душ
и не мог сказать, что изощренно разбирается в людях. Однако он
чувствовал страдание, разлитое в воздухе на вагонной площадке,
словно тягучее липкое масло. Застарелую тяжкую боль, и телесную, и
духовную.
Максвелл
как будто почувствовал эту искренность, соучастие стороннего
человека, готового разделить боль случайного попутчика. Случись это
в иных обстоятельствах, англичанин, не тратя слов, просто отвесил
бы затрещину любопытному проныре. Это было в порядке вещей по
правилам его мира войны и боли, где каждый за себя, а проявление
слабости - лишь повод для агрессии.
Но сейчас
Кирнан лишь тихо ответил:
-
Сильно.
- Это
болезнь? - тихонько спросил Боскэ.
- Нет,
старая контузия.
- Я не
знаю, что такое «контузия» - признался Гильермо.
- Военная
травма, - Максвелл даже немного развеселился, оценив дремучую
наивность собеседника. - Это когда рядом взрывается граната. Ну,
или снаряд. А твой бог или еще чей-нибудь отводит в сторону осколки
и человека милосердно бьет лишь стеной воздуха. Или хотя бы частью
осколков. У гранаты их много.
- Простите,
я не военный человек, - сконфузился Боскэ.
- Бывает, -
хмыкнул рыжий. - Каждому свое.