- А где
было боженька, когда меня вышвырнули из армии с инвалидной
пенсией?! - уже не прорычал, но провыл Кирнан. - А потом и ее
отобрали!
Боскэ мог
испугаться за себя. Что поделать, человек слаб, и не каждому дана
сила воли, как у мученика, что безбоязненно ступает навстречу львам
и ассириянам. Однако хула на Господа - это было совершенно иное
дело. И в тот момент, когда Максвелл уже был готов ударить
болтливого святошу, ночную тьму прорезал простой и строгий вопрос
Гильермо, лишенный даже капли страха.
- А сколько
ваших друзей не вернулось с той войны?
Кулак
англичанина замер в воздухе.
- Чего... -
пробормотал Кирнан, выбитый из колеи неожиданным
поворотом.
- Сколько
ваших товарищей было ... убито? - Гильермо не столько требовал
ответа, сколько рассуждал вслух, разматывая неожиданную мысль,
словно клубок путанных нитей, стараясь разложить все в первую
очередь для себя. - Сколько семей осиротело? И что они готовы были
бы отдать ради встречи со своими любимыми? Целыми или ранеными? В
любом виде?
Максвелл
тяжело дышал, затягивая и выпуская воздух сквозь стиснутые
зубы.
- Я был
лучшим стрелком полка... - глухо отозвался он, наконец. -
Снайпером-скаутом, человеком «лучшего выстрела». А теперь я калека.
И могу только наниматься в самые паршивые банды, потому что больше
нигде не берут.
- Но вы
живы, - по-прежнему строго, с непреклонной уверенностью сказал
Гильермо. - Сколько ваших друзей вернулось с войны без рук, без
ног? А сколько...
Боскэ
немного подумал. Как ни странно, Кирнан молчал, вслушиваясь в слова
«попа».
- Я никогда
не воевал и не видел войны, - тихо выговорил Леон. - Но читал, что
многие просто сходили с ума. Их рассудок давал трещину, и больше
никогда не исцелялся. Они превращались в несчастных детей, на
иждивении родственников. Мне кажется, что ... такой ... удел
страшнее любого увечья. Может даже страшнее смерти. Когда отец,
муж, брат - присутствует рядом, но это лишь его тело. Оболочка,
лишенная всего. И разве это не удача, когда тебя ... такое ... не
коснулось?
Максвелл
ударил молча, изо всех сил. Немного промахнулся и чудом не сломал
Боскэ челюсть, лишь скользнув костяшками по губам. Теплая жидкость
заструилась по лицу Гильермо, попала на язык.
- Заткнись,
поп, кастрат чертов, - прошипел Кирнан. - Заткнись и не смей больше
про семью! Ни слова!