Автомобиль проехал и затормозил
совсем рядом. Юношеский задорный голос что-то весело прокричал
по-французски. Совсем юный голос... Беглец прикинул, что кричавший
даже моложе его.
- Что ж, пора заканчивать, -
спокойно, даже с некоторой скукой заметила Генриетта, и кровь
замерзла в жилах у Олега.
* * *
- Ты снова задумался, - мягко укорила
Родригес. - Ушел куда-то.
- Да, - невесело усмехнулся Хольг,
пытаясь обратить все в шутку. - Уплыл в дальние дали...
Девушка не ответила, лишь нахмурилась
с видом крайнего неодобрения. Фюрер виновато скривился и начал
разуваться.
После ухода цивилизации и превращения
в «самоуправляющуюся» территорию, Шарм-Эль-Шейх застраивался в
совершенном хаосе. Впрочем «застраивался» - не совсем точное слово,
правильнее было бы сказать «обживался». Прежние строения, помнившие
золотое курортное время были снесены или захвачены наиболее
преуспевшими «бригандами»[1]. Новые же
несли неизгладимую печать временщичества, возводились абы как, из
любого некондиционного материала, и не рассчитывались на
сколь-нибудь продолжительную эксплуатацию. Бараки и склады, склады
и бараки. Впрочем, многие обитатели и завсегдатаи бандитского
города - те, кто не мог себе позволить чего-то постоянного или
просто экономил - обходились даже без этого.
Ганза Хольга относилась ко второй
группе и для сбережения средств располагалась на так называемой
«vide aire de jeux», то есть открытой, но охраняемой территории,
где могли обустраиваться как угодно, но строго на арендованном
пятачке. Четыре старых немецких автобуса, составленные
прямоугольником, образовывали некую индустриальную пародию на
античный дом - жилые «помещения и открытый дворик в центре. Хольг и
Родригес на правах фюрера и его первого помощника занимали самую
удобную машину. В ней даже сохранились пусть вытертые и старые, но
еще вполне годные диванчики с зеленым плюшем.
- Verdammt noch mal! - коротко
рявкнул фюрер, пытаясь стянуть правый ботинок. Разуться не
получалось, контрабандист скрипнул зубами от ярости. Родригес
отвернулась, чуть закусив губу. Она щадила гордость командира и
любовника.
- Твою мать, - Хольг выругался для
разнообразия по-русски и снял-таки обувь вместе со старым шерстяным
носком, завязанным в узелок.
С утомленным вздохом фюрер откинулся
на диван и подергал освобожденной ногой. Теперь стало отчетливо
видно, что на ней отсутствует почти вся стопа, как будто срезанная
вдоль голени. А пятка вывернута на 180 градусов и сдвинута вперед,
словно копыто