море снова лежит перед нами открытым; быть может, никогда еще не было столь “открытого моря”»
[111]. Может ли исчезновение искусства также стать открытием нового горизонта? Может ли нечто по своей природе столь малообещающее, как филистерство, быть открытием чего бы то ни было? И если да, где же новые моря филистерства?
Похоже, что Ницше здесь повторяет слова Одиссея из «Ада» Данте, который, снова оставляя Итаку, направляется к «морскому простору» и требует от своей команды вывести корабль за геркулесовы столбы: «Подумайте о том, чьи вы сыны: / Вы созданы не для животной доли, / Но к доблести и к знанью рождены»[112]. Для филистера открытое где-то еще. Филистерство оставляет нас не столько с Сократом, занявшимся музыкой, сколько с Сократом, в чьих глазах никогда не сверкало художественное воодушевление, Сократом как Силеном, получеловеком и полуживотным. Стать филистером – значит, как указывает Маркс, вступить в «мир политических животных». Там, как говорит Рильке в своих «Дуинских элегиях»:
Глазам творений видится открытым весь внешний мир. Глаза у нас лишь как бы повернуты вовнутрь и, как ловушки, свободный выход к свету сторожат. И то, что есть вне нас, мы знаем только по лику зверя…[113]