Пример с подвергаемой пыткам женщиной даже более нагляден. Пытки обычно рассматривались как использование суверенного принуждения государствами или военными/квазивоенными силами, борющимися с государством. Однако современная жертва пыток подвергается воздействию множества техник, берущих начало в медицинской и психиатрической дисциплинах, а ее тело является предметом детального познания. Говоря словами Фуко, в практике пыток есть элементы биополитики и дисциплины. Отношение пытающего и пытаемого часто принимает терапевтический характер: заключенный побуждается к сотрудничеству. «Заключенная подвергалась управлению (в двойном смысле: быть ведомым и учиться вести себя) в соответствии с требуемой нормой. Ее побуждали отречься, осудить, сообщить, принять вину или сотрудничать <…> для пыточного допроса и процедур «дознания» была существенна определенная степень свободы» (Rejali 1994: 75–76). В данном примере пытающий занимает позицию терапевта. Заключенную убеждают принять ответственность за собственное состояние и боль, которую она сама себе причиняет, и совершить поступок, который избавит от боли. Ее принуждают определенным образом реализовать свою свободу. Едва ли она способна отказаться от такого предложения из-за выверенного насилия над ее телом, угрозы изнасилования и т. д. Поле реализации свободы предельно узко. Однако она может отвергнуть сотрудничество, отказавшись принять вину, писать признательные показания или обвинять других.
В еще одном, даже более фундаментальном и первичном смысле приговоренный к смертной казни и истязаемая женщина остаются местами свободы (loci of freedom). Они могут реализовывать способность думать, то есть описывать и переописывать свою ситуацию иначе, чем их надзиратели. Она может попытаться напомнить себе, что в ее боли виноваты пытающие, а не она сама. Он может осмыслить собственную казнь как несправедливость и расовую дискриминацию. И он, и она могут переописать свою ситуацию как испытание духа или страдание на пути к спасению. Разумеется, такое контрмышление возможно благодаря образовательным, религиозным или аскетическим практикам, включающим управление и самоуправление. Этот исходный смысл, в котором мышление является проявлением свободы, выражен в высказывании Гитлера, что даже ««мышление <…> [существует] только посредством отдавания или исполнения приказов» (Arendt 1958: 325; Арендт 1996: 433). Такое заявление указывает – фанатичным и «тоталитарным» желанием стереть его – на близость мышления и реализации свободы, а также на то, что способность мыслить всегда опасна для практики «отдавания и исполнения приказов».