Настоящий союзник этой мета-истории обещания – не генеалогическая осмотрительность, а антипросвещенческий модус культурной критики, рассматривающей настоящее как момент едва выносимого отчаяния, пустоты, поверхностности, раздробленности и нигилизма. Согласно этому направлению мысли эффекты позднего капитализма заменили и идентичность, и общность потребительским наслаждением «знаками, скоростью и зрелищами» (Gordon 1986: 81). Такая критика опирается на элементы тезиса о «массовом обществе», впервые сформулированного Вернером Зомбартом в 1903 году: «массовое общество, общество потребления, общество торговли, общество спектакля, общество симулякров, общество оборотов» (Foucault 2004a: 165; Фуко 2010: 188). Разные аспекты этой формы мысли постоянно проявляются на протяжении XX века, и, как критика, она включает в себя и Маркузе с его тезисом об одномерности, и целое течение французской мысли, берущее начало в ситуационизме 1960-х годов. «Постмодернистский» диагноз настоящему как моменту разрыва, фрагментации и культурного сдвига – лишь одна из ее версий. Другая, может быть, менее популярная версия – это разновидность консервативной культурной критики, наилучшим образом представленная Дэниелом Беллом (Bell 1979), который привлекает тезис Зомбарта о жадности капитализма с его тенденцией к «массовому обществу», консьюмеризму, гедонизму и краху рационального индивида, захваченного трудовой этикой отложенного удовольствия.
В период с конца 1960-х годов не было недостатка ни в пророках новой гибели, ни в пророках новой зари. Во времена бесспорного интеллектуального самолюбования и крайностей довольно трудно сохранять скромность в притязаниях, чувство пределов собственного проекта и точку зрения на природу настоящего. К чести генеалогии, это одно из отличительных качеств ее этоса. Для нее, напротив, необходимо подходить к настоящему «не позволяя себе поверхностное, несколько театральное заявление, что момент, в который мы существуем, – это момент гибели всего в бездне тьмы или великолепного рассвета и т. д. Это время, похожее на любое другое время, или, скорее, время, которое никогда вполне не похоже ни на какое другое» (Foucault 1994: 126).
Следовательно, появление генеалогии в 1970-х годах предъявляет интеллектуалам очень конкретный и обдуманный набор ориентаций. Извне ее можно охарактеризовать рядом негативных определений: ни за, ни против Просвещения, не теоретическое предвестие полностью осуществившегося Разума и не плач по его упадку, отказ как от мета-нарративов прогресса, так и от современного нигилизма. Эта генеалогия не разрабатывалась ни как семиология катастрофы, ни как диалектика спасения. Более того, она отказывается как от пророческого и апокалиптического, так и от триумфалистского тона современной социальной и политической теории. Она отказывается считать свой анализ видом того реализма, который убежден в собственной достоверности в отношении настоящего.