— Ах, эти… — так же презрительно ответила ей Донка. — Они не
вдупляют, да.
— Зато у нас мозги на месте остаются, — проявил цеховую
солидарность я. — Караван провести может каждый, кто умеет
открывать проход. Лишь бы машина проходила.
— Зато вы ни хрена за пределами своих дырок не видите!
— А вы, похоже, видите много лишнего, раз у вас мозги из ушей
текут!
— Хватит вам, — фыркнула Аннушка. — И те и те хороши. Чтоб ты
знал, солдат, по Дороге ехать можно. Но если там быть слишком
долго, то может случиться… всякое. Не для людей это место. Жрёт
любую энергию, как не в себя.
— На резонаторах, бывало, большие перегоны делали, подолгу не
выскакивали в срезы, — сказала Донка. — Так быстрее, но зоры…
Дорогая выходила поездочка, не всякий мог себе позволить.
Останавливаться же там и вовсе верная гибель. Сломается машина — и
всё, выпьет тебя Изнанка. Или вывернет, и будешь бегать тварью
серой, на людей кидаться. Но пока были зоры, находились рисковые
караванщики, которым время было дорого. А сейчас, когда глойти на
себе тянут, дураков нет. Маршруты остались только простые, где на
Дорогу выскочил и сразу назад, в срез. На длинном прогоне глойти
может и не затащить, а с ним и весь караван сгинет. Так что чем
меньше мы там, тем здоровее будем.
— О, вон и они! — засмеялась предвкушающе Аннушка, показывая
пальцем вперёд. — Сейчас догоним, не уйдут!
— Да они, вроде и не едут, на обочине встали, — ответила нервно
Донка. — Может, случилось чего?

Караван стоит на обочине, машины заглушены, люди столпились у
головного «кукурузера», смотрят куда-то вниз. Мы сбросили скорость
и подкатились почти неслышно, заметили наш лимузин не сразу, а
когда увидели — расступились.
На старом выветренном асфальте расстелено покрывало, на нём
лежит чернокожая девочка лет пятнадцати, иссера-бледная. Глаза
закатились, на губах выступила пена, руки и ноги беспорядочно
подёргиваются. Рядом сидит на корточках пожилой мужчина с
фонендоскопом и аптечкой, видимо, врач. Стоит мрачный, как туча,
Мирон.
— Я ввёл адреналин, антишок и обезбол, — говорит доктор, —
больше ничего не могу.
— Когда она оклемается? — зло спрашивает Мирон. — Хотя бы два
перехода! Всего два!
— Понятия не имею. Она сначала передознулась, а потом
перенапряглась.
— Никчёмная тварь, — сплюнул прямо на ребёнка караван-баши, —
выброшенные деньги…