– Господа, известно ли кому, что любит новый
комиссар? – не удержался и высказался вслух Миша Барыкин,
зачисленный в штат СМЕРШа меньше месяца назад.
Его перевели из гвардии, где Миша подвизался в качестве одного
из осведомителей Ушакова, и, очевидно, подвизался удачно, поскольку
был отмечен и обласкан.
– Щенков борзых, – хмыкнул я.
– Сие доподлинно известно? – уставился на меня
Барыкин.
Я не успел ответить. Незнакомый секретарь, очевидно, прибывший
вместе с комиссаром, распахнул высокие тяжёлые двери.
– Прошу, господа. Заходите! Комиссар ждёт.
Звеня шпорами, всей оравой ввалились в кабинет.
В центре стоял невысокий худощавый человек с острыми
неправильными чертами лица. Впалые глаза, заострённый нос, слегка
оттопыренные уши, резко выступающие скулы, плоская, как блин,
фигура, болезненная худоба, – всё это вызывало на редкость
неприятные эмоции. Такими обычно показывали гитлеровских офицеров в
военных фильмах сороковых-пятидесятых годов.
Лишь идеально прямая спина и характерная для военного выправка
сглаживали неприглядное впечатление.
«А он точно Белов?» – подумал я.
Построить мундир по новому месту службы полковник не успел и
потому был в прежнем, драгунском.
Одесную от комиссара расположился небольшой столик с резными
ножками, смахивающий на журнальный из моего прошлого. На нём
покоился широченный поднос с горой лесных орехов. Кто-то убил не
час и не два, на то чтобы их очистить.
Мы изумлённо косились на терриконы орехов.
– Рад видеть вас, господа, – с лёгким, похожим на
прибалтийский акцентом сказал комиссар. – Позвольте
представиться – Макс фон Белов. С этого дня я ваш новый начальник.
Любить и жаловать меня не нужно, а вот подчинения от вас я потребую
беспрекословного.
Комиссар звонко щёлкнул кавалерийскими шпорами.
– Я сначала думал, что наш, русский, а он – «фон»,
оказывается. Немец… Типичный пруссак, – шепнул я Ивану.
– Точно. Удружили, – взгрустнул Ваня.
Фон Белов с подозрением глянул на нас. Мы тут же замолчали.
Убедившись, что внимание приковано к его персоне, комиссар
изрёк:
– С каждым из вас я ещё успею познакомиться ближе и
переговорю наедине. А сегодня хочу лишь довести до вашего сведения
одну простую вещь: нам предстоит немало потрудиться во благо России
и государыни, и, коли мне доверили столь высокий пост, я сделаю
всё, чтобы и в дальнейшем снискать благосклонность императрицы.
Будучи строгим к себе, я буду строгим и к вам. Лентяи пусть сразу
пеняют на себя. Я готов терпеть возле себя дурака, если это
исполнительный дурак, но, надеюсь, к вам, господа, это не
относится.