— Мн… мн-ного, Р-розетта.
— ЗАКРОЙ, СУКА, РОТ, И ПОСЛУШАЙ МЕНЯ.
ХРОК! ИНАЧЕ УХО ОТКУШУ, — рявкнула она ему на это самое ухо. Опасно
близко. Я поверил, что она может воплотить в жизнь то, что сказала.
— Сколько раз я говорила не подходить к Чакки близко и уж тем более
не беспокоить его по пустякам?
— М… М-м… мн-ного…
— Сколько раз я тебе говорила, что НЕ
ЛЕЗЬ БЛЯДЬ ДЕБИЛ ЕБАНЫЙ ОНО ТЕБЯ СОЖРЕТ???
— Д… Дос-дост… Дост-таточно, —
заикался.
— А я д… д-деб деб-бил с-сука е-е…
е-еб-б еб-банный, — наконец закончил он длинное предложение.
Ощущение, что он заикаться теперь будет всю жизнь — явно витало в
воздухе.
Розетта поставила его на землю.
— Дойдешь сам?
— Д-да.
— Ну так и пиздуй тогда отсюда, хрок,
— сказала она, отвесила ему подзатыльник и поставила руки в
боки.
Алконавт, пошатываясь, быстро побрел
прочь. Глядя на его движения, мне, почему-то в голову вспомнилась
песня «земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна». Почему?
Да хуй его знает. Возможно потому, что в космосе по моему мнению
шатает даже похлеще.
— На ужин зайдете? — обратилась
свинолюдка к нам.
— Нет, спасибо, — сказали мы
одновременно. Розетта кивнула и побрела к себе в таверну. Когда у
большинства людей рабочий день подходил к концу — у нее только
начинался.
— Бред. Ебаный бред, — наконец сказал
я, описывая все, что увидел, что пережил, что осознал.
— Привыкнешь, — сказала некромантша,
вытряхивая табак и размазывая его по земле. — Я хочу вина, ванну и
выспаться на хорошей кровати. Идем.
«А жаренных гвоздей ты не хочешь?» —
всплыло у меня в голове. Озвучивать эту мыслю, конечно же, я не
стал. Вместо нее озвучил другую. Логичную. Здравую.
— А тела?
— К коронеру раньше завтра мы не
попадем. И завтра это удастся только потому, что я знаю его, он
знает меня, и я знаю, сколько стоит, чтобы он держал рот на
замке.
— Ты хоть кого-нибудь НЕ знаешь в
этом городе? — спросил я, примерно понимая, какой получу ответ.
Она хохотнула. Негромко. Почему-то
отрадно было слышать ее смех после того утреннего случая.
— Если мы говорим о местных, то мой
ответ: нет.
Вильгельм Аскании шагал по пепелищу
своего родного имения. Ну, как шагал… парил над землей.
Левитировал, если угодно. Он смотрел на сгоревший дотла трехэтажный
дом, выгоревший палисад, обугленную веранду и все труды его
семейства, в которые было вложено много сил, пота и денег.