— Так что же, Рихард, есть у тебя
идеи как нам исправить это безобразие? — перевёл взгляд с птицы на
меня дядюшка.
— Исправить? — не понял я. — Как же
это можно исправить?
— Верно, мой мальчик. Никак. И
поскольку мы последние фон Шнайты, то ради своего рода можем
сделать лишь одно — жить вечно. Ты согласен со мной?
Я кивнул со всё нарастающей
неуверенностью и тревогой.
— Будь любезен, посвяти меня в свои
дальнейшие планы. — Пальцы герцога нежно погладили светлое оперенье
ворона, как раз перепорхнувшего на специальную присаду с подставкой
на столе. — На что ты собираешься употребить своё бессмертие?
— Я думал вернуться на флот. — В
груди уже холодело и сжималось.
— Прекрасная мысль, — желчно
похвалил дядюшка. — Интересно, какая толща воды необходима, чтобы
помешать солнечным лучам разъесть вампирскую плоть? Это совершенно
необходимо выяснить заранее, ведь пережить кораблекрушение на плоту
из кусков обшивки под силу только живым. Или ты рассчитываешь, что
океан вновь побрезгует твоими бренными останками, да выплюнет их на
побережье?
— Дядя, но я не хочу... Я не смогу
на берегу...
— Нет, Рихард, — оборвал он мои
жалкие слова.
— Прошу тебя, не запрещай...
— Довольно с меня слёз твоей матери,
— отрезал спокойный голос, от которого мебели вокруг полагалось
незамедлительно порасти инеем. — Игры в кораблики затянулись.
Отныне ты примешь на себя обязанности, подобающие моему
наследнику.
Он царственно выпрямился во весь
немалый рост, и указал на освободившееся кресло:
— Этот кабинет отныне твой,
располагайся.
Так мне дали понять, что мой
статус-кво восстановлен: сидел я раньше в порту Амельгарта, пора
посидеть в порту Пирены, а на воду — ни-ни! Хватит, что один раз
убился, третий шанс не даётся никому.
По заключении Пиренского мира был
сформирован Патронажный Триумвират, и Вальдемар назначил меня
варнахарским лордом-протектором Гаренмарка — запер в золотой
клетке. Но все должностные обязанности по итогу легли на
приставленных ко мне советников. Я лишь ставил закорючки подписей,
да гербовые оттиски на сургуче. Политика не занимала меня, а море
оказалось под запретом, так что я предавался отчаянной праздности.
Женщины, разнузданные гулянки, кровь...
Останься я смертным, вместо неё
текли бы реки вина, а печень вскоре начала бы молить о пощаде. Но
плоть моя давно остыла, а клыки просились на свободу. Вокруг меня
собралась кучка таких же высокородных клыкастых бездельников и, ох,
чего мы только не вытворяли...