— С-спасибо, — сказала царевна, ещё не понимая, что делать.
От каши пахло так, что хотелось скорее взяться за ложку, но вид бледной Косоглазки, что истуканом нависала рядом, откровенно пугал.
— Дуня? — попробовала девушка, но та не шелохнулась. — Дуня, ты сама-то есть будешь?
На это девка ожидаемо отрицательно мотнула головой с тем же безразличным видом. Царевна сглотнула, поглядела на кашу, на кубок и опять на неё.
— А чаю пить хочешь? Если надобно — поделюсь, не убудет.
Но в ответ лишь такое же мотание, на что Василиса, признаться, с облегчением выдохнула:
— Ты тогда, Дуня, иди, ежели позволено, ладно? А я тут буду, никуда не пойду.
Кивать Косоглазка не стала, но, поставив чайник у огня на каменный бортик, двинулась прочь сразу же и аккуратно притворила за собой дверь. Тишина.
— И чего это я вообще? — неловко заправляя прядь за ухо, пробормотала девушка. — Беспоко́йнице харчи разделить предложила, как подружке какой. Ещё б спать на кровати с собой пригласила, мертвеца-то! — и передёрнула плечами. — Совсем я что-то со сна бестолковая…
И зевнула, наконец-то ощущая, что напряжение отпускает.
Руки на скатерти чуть сжались, царапнув неровными ногтями белый лён. Он приятно отдавался бархатом под подушечками пальцев. Мягкий, тёплый. Как и всё вокруг. Только сейчас, когда отдышалась, гостья смогла ощутить, как здесь уютно. И не душно, как в избе с печкой, а словно денёк летний, пахнущий травами, погостить остался.
За окном разгорался морозный рассвет, серебря инеем широкое поле перед лесом.
— Высо́ко-то как! — ахнула Василиса, вытянув шею и глядя вниз. — Словно с оврага смотришь!
Да только подобной кручи припомнить не могла, а заря уже сияла огненным светом на низких облаках. И простор какой впереди! Докуда глаз хватает — леса́ бесконечные вдаль уходят. Дремучие, густые, словно накрывшие землю одеялом. И будто ни единой души в этом краю, лишь птицы ранние над ветвями вспархивают, словно проверяют, скоро там солнышко появится или ещё отдыхает?
Каша пахла зазывно, и царевна принялась завтракать, глядя на дивную картину. Сначала ощущала вкус свежего молока и масла, как теплом живот наполняется, а потом как-то тяжелее пошло. Начала сглатывать, часто дышать, вздрагивать и раз даже чуть не подавилась. И только доев последнюю ложку, поняла, что плачет. Так, что аж грудь ходуном ходит, и непослушный голос крякает некрасиво, будто позвать кого хочет, да не знает кого. И свет зарева слепит глаза, наполненные прозрачной влагой, что в тарелку по щекам и подбородку катится.