Изба ли его загорится — Господня на то воля, и он оставляет
ее догорать до тла. Грех противиться Божьему суду. Заболеет он —
лечиться не станет по той же причина. Самому ли ему придется
сплоховать, присвоить себе чужое добро или деньги — опять-таки не
его в том вина, и он твердо стоит на том что его лукавый попутал, а
сам он в деле том неповинен.
По правде говоря, в Иване Михайлове не существует никакой
свободной инициативы. Целые века нравственного угнетения теготевшее
над его предками и над ним самим довели его до этого фатализма. К
чему противиться неизбежному? К чему бороться против неодолимого? И
потому весь образ мыслей Ивана и все его чувства подернуты каким-то
мрачным колоритом, проникнуты горечью и унынием.
Рассказы его все имеют трагическое окончание, самого его
осаждает и угнетает сказочный мир вампиров, привидений и чертей, от
лукавства и кровожадности которых нет спасения. Слова его песен
проникнуты тою же безнадежностью, все напевы в минорных тонах и
отзываются безысходною грустью.
Все эти характерные черты найдутся и в Иване Иванове, с
прибавлением еще нескольких особенностей. Оторванный в ранней
молодости от семьи и друзей для того чтобы провести пятнадцать,
двадцать лет на службе, он оставляет далеко за собой все
обыкновенные людские надежды и желания. Целые двадцать лет
приходится ему наполнить одною рутиной лагерной жизни. Нет у него в
перспективе ни своего очага, ни семьи, ни детей.
Большую часть друзей молодости ему никогда уже не видать. Он
хорошо знает что задолго до того как ему вернуться на родину, его
отец с матерью помрут, желанную выдадут замуж, братья с сестрами
состарятся, да и самого его все успеют позабыть. Судьба разом
перевернула всю его жизнь, сделала его другим существом. Быть-может
вначале не раз приходилось ему всплакнуть над своею горькою долей:
бедная изба его, конечно, была не очень удобна и привлекательна, но
все-таки там он был под родным кровом, и никогда, быть-может, туда
не возвратится. Но прошли годы, и великая государственная машина
отлила и его в общую форму, подвела под общий уровень. И вот с тех
пор зажил он живым автоматом, покорный воле недосягаемой для
критики его простого разума; слепо покорился он своей участи, не
пытаясь сопротивляться. Да и не в его природе бороться против
неотвратимого. На то была Божья воля, бесполезно и грешно на нее
роптать, и махнул Иван Иванов на прошлое рукой, стараясь
примениться к настоящему.