Это приводит Лютера еще к одному заключению, которое, говорит он, в какой-то момент низвело его «до глубины, до бездны отчаяния» (p. 190). Бессилие человека столь велико, что он не может уповать на спасение собственными силами. А всемогущество Бога таково, что сокровенный Бог, «творящий все во всем», знает все обо всех прошлых и будущих событиях. (Лютер занимает в этом вопросе одну из сторон в схоластическом споре о природе Божьего предведения, утверждая (p. 42), что «Бог заранее знает все, и не случайно, а необходимо и непреложно»[3].) Из этого, вынужден признать Лютер, следует учение о двойном предопределении: одних – к спасению, других – к проклятию. И этот удар молнии, пишет он, разверзает непреодолимую пропасть между Богом и человеком (p. 37). Бог ужасающе непреклонен. От Него одного зависит решение, и Он наверняка уже решил, от кого можно избавиться. Человек совершенно беспомощен: быть может, мы все прокляты, и нет никаких сомнений, что никому не дано изменить свою судьбу.
Это заключение вызвало продолжительный внутренний кризис, который, по-видимому, начался в 1505 г., когда, после ряда болезненных личных неудач, Лютер внезапно отказался от юридической карьеры и удалился в монастырь августинцев в Эрфурте (Fife 1957, p. 73). В 1510 г., по возвращении из Рима, его состояние ухудшилось. Поездка в Рим, полагает Файф, «лишила его иллюзий и в какой-то мере привела в уныние» в отношении Церкви (p. 176). Лютер пишет о своем душевном состоянии в эти годы в автобиографии, опубликованной в 1545 г. в виде предисловия к Виттенбергскому изданию его латинских трудов (Luther 1960, pp. 336–337). Привычные монастырские средства – пост и молитва – не принесли утешения. Лютер взялся за Августина, но это только укрепило его в мысли, что надежды нет. Он ловит себя на страшном богохульстве – поношении Бога и ненависти к Нему за то, что Он дал закон, который заведомо неисполним, а затем «справедливо» проклял людей за его неисполнение. Лютер говорит, что возненавидел само слово «справедливость» (iustitia), которое понимал как правосудие Божье в наказании грешников, и не мог даже читать те места в Новом Завете, особенно в посланиях св. Павла, в которых понятию справедливости Божьей придавалось первостепенное значение (Boehmer 1946, p. 110).