Но не будем делать преждевременных
выводов. Старый скряга просто мог урезать её жалование или вовсе
позабыть о выплате на месяц-другой, что неминуемо привело бы к
ответным действиям. Ну, да, с той же лёгкостью можно предположить,
что горничная испугалась вида болящего и предпочла держаться
подальше до прояснения ситуации.
Ступени резной лестницы скрипели ещё
заунывнее, чем у нас дома. Старик поднимался по ним с кряхтением,
делая передышку после каждой второй-третьей, но упорно не желал
перебираться в спальню внизу, ведь это бы свидетельствовало о
победе времени над некогда бравым командиром.
— Господин Даттон... — Костяшки моих
пальцев постучались в косяк двери. — Вы здесь? Это Осса Равник,
дочка вашего соседа Базила. Господин Даттон, заранее приношу
извинения, но, боюсь, я вынуждена войти. — Договорив эти
вежливости, я опустила дверную ручку и прошла в спальню.
Здесь пахло старостью и нафталином —
с тех пор, как алхимики выделили это вещество из дёгтя, его запах
стал постоянным спутником плохо проветриваемых опочивален. Сколько
помню старого Даттона, его одежда всегда пахла этим средством от
моли. Но в его личных покоях я прежде не бывала, так что немного
стушевалась — нет, не от запаха, при виде беспорядка. Ничего
шокирующего, но...
Широкая кровать со столбиками
балдахина не была заправлена подобающим образом. Смятые простыни
явно пропитались потом и кожным салом, а может, этот круг и вовсе
имеет природу иных телесных жидкостей — принюхиваться я почла за
бестактность. Разбросанные подушки говорили о некоем всплеске
злости или отчаяния. Одну, похоже, прижимали к себе — и вряд ли в
порывах любовных фантазий. Одеяло было откинуто и скомкано в ноги
вместе с дорогим узорчатым покрывалом.
Я подошла ближе и заметила, что
простынь порвана у изголовья. И это не ровный разрез, какой может
оставить клинок, ножницы или сильный рывок двумя руками в разные
стороны. Похоже, её комкали, сжимали, да так, что ногти пропороли
ткань...
Стало нехорошо. Я невольно
отшатнулась и больно ударилась лопатками в торец дверного полотна.
Тут же рванула прочь, едва не путаясь в собственных подъюбниках и
гулко топоча низкими каблучками по отполированным ступеням.
Шарфик слетел с плеч. Корзинка
свалилась со сгиба локтя, пирожки наперегонки покатились вниз. Но
судьбы одёжки и выпечки не заняли ни толики моего внимания. Чужое
жилище снова стало чуждым, потусторонним, словно склеп. Тени
сгустились по углам и будто надвигались, сжимая кольцо смертельной
ловушки.