— Государь, — Звонимир просунул
голову в дверь. — Ты совещание по весенней операции назначал. Все в
сборе.
— Заходите, — приглашающе махнул
рукой Самослав, когда Хотислав откланялся и ушел. — Есть новости с
Востока?
Горан с сыновьями степенно уселись за
стол и сжали пальцы в замок. Они были похожи даже в мелочах,
крепкие, как дубы, основательные и неторопливые. Сел рядом с ними и
Звонимир, который начал свой доклад.
— Викарий Дамаска Мансур ибн Серджун
сдал город Халиду, сыну аль-Валида (1), — ответил Звонимир. — Ну,
тот самый Мансур, с которого император Ираклий двести тысяч солидов
за эту должность выбил. Причем, люди говорят, что выбил лично,
кулаками и посохом. Наверное, тот Мансур затаил зло на своего
василевса.
— Вот ведь сволочь! — восхитился
князь. — Сначала ромеям служил, потом персам, потом снова ромеям.
Теперь вот арабам богатейший город подарил. Удивительный человек!
Интересно, у него хоть намек на совесть есть?
— Нет у него никакой совести, —
покачал головой Звонимир. — Когда Мансур охранную грамоту у Халида
взял, так он сам в ней первым прописан был, за ним его родня, а
потом уже остальные горожане.
— А воины? — поднял брови князь.
— А насчет воинов он договариваться
не стал, — развел руками Звонимир, — и арабы их перебили почти
всех. Мало кто ушел, он же все ворота сразу открыл. Его за это все
патриархи Империи анафеме предали.
— Да ему чихать на эту анафему, —
отмахнулся Самослав. — Он уже, наверное, обрезание сделал. Вот ведь
люди! Сколько лет на свете живу, а все не перестаю человеческой
подлости удивляться. Кстати, как там твой грек, который в Кесарию
поехал? Вестей про моего брата еще нет?
***
В то же самое время. Кесария.
Провинция Палестина Прима.
Страх! Страх витал в воздухе древнего
города, так любимого еще Иродом Великим. Римский город в середине
земель упрямых фанатиков иудеев, это был вызов пыльной старине.
Ирод украсил этот город, но теперь от прежней роскоши остались одни
лишь воспоминания. Цирк, театр, общественные здания... Все это
пришло в запустение и не знало ремонта долгие десятилетия. Коста
бывал здесь, и теперь впитывал порами кожи тот ужас, которым
пропитались насквозь горожане и набившиеся под защиту стен жители
окрестностей. Затравленные взгляды мужчин, плачущие женщины,
сидевшие у стен портовых складов, и беззаботные маленькие дети,
игравшие прямо под ногами прохожих. Дети еще не понимали страха
своих отцов и матерей. Их родители были такими же детьми, когда
этот город осадили персы. Тогда здесь было точно так же, страшно и
тоскливо. К Косте тянулись десятки рук, а сотни голодных глаз
смотрели умоляюще. Люди осадили церкви, в которых растерянные
священники кое-как пытались выкроить хоть кусок лепешки для
страждущих.