— Вот зараза, — пробормотал Торбьерн. — А я его и не
заметил.
Я не ответил, оглядывая хижину. Земляной пол, соломенная крыша,
очаг, грубый деревянный стол.
— Хватай всё, что приглянется, — посоветовал Торбьерн.
Как по мне, то этим людям впору было бы просить подаяние. Взять
у них решительно нечего.
— Да они же нищие, — возразил я.
— Тебе кажется, брат, — улыбнулся Торбьерн. — Кто-то, может, и
нищий, но если хорошенько пошарить, то точно найдётся и серебро, а
может, даже и золото.
— Сомневаюсь, — буркнул я, приподнимая кишащий клопами и блохами
соломенный тюфяк.
— Ха! Сейчас найдём сакса побогаче, да у него и спросим, —
сказал Торбьерн. — Пятки подпалишь, сразу начинают болтать. Причём
даже по-нашенски. Даже не болтать. Петь!
— Тайники, значит, — хмыкнул я.
— Конечно! — обрадовался Торбьерн. — Кто-то в золе прячет, под
очагом. Кто-то — в дерьме. Кто-то зарывает под порог. Кто на что
горазд, в общем.
Я пнул носком сапога прогоревшие угли в очаге, заставляя целую
тучу золы взмыть в воздух серой удушливой взвесью. Ничего,
разумеется. Только завоняло гарью и сажей. Зато Торбьерн схватил
пальцами один из немногих тлеющих угольков, раздул, лишь немного
морщась, и сунул в солому под крышей. Вскоре оттуда повалили клубы
белого дыма.
— Давай-ка дальше, братец, — ухмыльнулся он.
Из этой несчастной хижины мы вытащили лишь немного съестных
припасов, которые я бы даже постыдился забирать, какие-то
застарелые хлебные корки и вонючий сыр. Но перечить кузену в этом
вопросе не было смысла. Ему лучше знать, что стоит брать, а что —
нет. В предыдущем доме точно такой же сыр он почему-то оставил.
Красного петуха пустили уже и по другим домам, дым поднимался
над деревней густыми клубами, отовсюду звучали жалобные крики и
плач местных. Норманны, наоборот, смеялись и радовались. Особого
сопротивления в этой деревне мы не повстречали, никого из наших не
убили, набег шёл по плану, как обычное рутинное мероприятие.
Здешний мир оказался куда более жестоким, чем я предполагал.
Подручные Кетиля выволокли на середину деревни какого-то
пожилого сакса, который бормотал что-то о пощаде и о том, что за
него отомстят, но хёвдинг не слушал, демонстративно проверяя ногтем
заточку длинного ножа.
Зато слушал я, и язык, на котором говорил мерсиец, показался мне
до жути знакомым, мой автопереводчик легко выхватывал отдельные
слова и обороты, а некоторые заменял какими-то архаичными и
устаревшими, но всё же знакомыми. Будто бы наши языки имели общие
корни и не успели разойтись слишком далеко, чтобы мы не могли
понять чужую болтовню. Лишь некоторые слова оставались без
перевода, но их оказалось немного.