— Ладно тебе, — тихо сказала она. —
Не мучайся. С каждым может случиться.
— Не с каждым! — резко возразил я. —
Китыч бы не растерялся.
С жаром я стал вспоминать лучших
бойцов нашего двора, расхваливая их подвиги и прославляя их
жестокость. Выходило, что я дружу с отпетыми бандитами и
хулиганами, для которых разбить чью-то морду было заурядным делом.
Вика слушала недоверчиво, лишь распаляя мое воображение, но,
наконец, возмутилась:
— Артур, ты что, обалдел что ли? Ты
что, гопником хочешь стать? Это совсем легко, согласна. Бросай
школу, начни пить. Будешь лупить какого-нибудь слабака, вроде того,
на которого ты набросился.
— Я не виноват, что другого не было,
я бы любого...
Вика вздохнула и отвернулась. Мы
замолчали надолго. Потом она задумчиво начертила на песке каблуком
сложный иероглиф. Я тоже заелозил ботинком по сырому песку. Вдруг
Вика зачеркнула рисунок и повернулась.
— Слушай, пошли в кино! А?
— У меня денег нет.
— Зато у меня есть. Много. Господи,
ну что за кавалер. Денег нет, ничего нет... Викинг без гроша в
кармане. Ты посмотри, на кого ты похож. Брюки — жеваные, рубашка
разорвана. Каким-то бензином весь пропах. Ты что, им пятна
выводишь? И надушился... Нет, Артур, за тебя пора браться, а то
совсем одичаешь. Пошли!
И ведь пошли же! Удивительное дело:
мне так хотелось ей во всем перечить, что я соглашался раз за разом
на все ее капризы, постепенно разжигая в сердце непонятное,
страстное желание взорваться, наконец, настоять на своем любой
ценой.
Мы ели мороженое в затопленном
апрельским солнцем теплом фойе, гуляли между огромными
экзотическими растениями в кадках, разглядывали на стенах цветные
фотографии артистов... Вика что-то рассказывала, смеялась часто и
неубедительно, пытаясь извлечь меня из темных, мрачных глубин ада,
где я находил извращенную сладость самоистязания.
Фильм был испанский. Дурацкий фильм,
но я смеялся как полоумный. К тому же в фильме было много пикантных
сцен, ну а над пикантными картинками мужчина просто обязан
смеяться, если он не хочет прослыть ханжой или тоскливым дятлом. Я
вообще не люблю западные фильмы, хотя и держу это в тайне от всех.
Интересно: я могу запросто признаться, что не люблю оперу, или
Достоевского, или балет, но сказать, что я не люблю французскую
комедию... не приведи Господи. Не любить французскую комедию! Это
же нонсенс! Дурной тон! Сочтут опасным чудаком, занудой, пожалуй,
начнут чураться. А мне так кажется, что и многим невмоготу смотреть
эти фильмы. Просто стесняются сказать, вот и все. А ведь как
смотрят! Как загогочут в зале все эти дураки в кроличьих шапках и
дешевых куртках-болоньях, так можно подумать, у них в карманах
звенят американские доллары и свой отпуск они проводят в Брайтоне.
Не понимаю. Особенно тяжко, уныло становится, когда гаснет экран с
волшебными картинками и медленно разгораются люстры, высвечивая
настоящую, убогую, безнадежно-серую действительность, где так мало
красивых женщин и так много пропахших луком, сутулых, низкорослых
мужчин с багровыми лицами и грубыми ладонями, изъеденными машинным
маслом, соляркой и тавотом. О чем задумался, товарищ в рыжей шапке
из драного искусственного меха? Поглядел в замочную скважину, как
живут порядочные люди? Доволен? Теперь ты, наверное, сядешь в
лакированный «мерседес» и укатишь с очаровательной блондинкой на
загородное ранчо? Ну отчего, скажи мне на милость, у тебя так
довольно блестят припухшие от вермута глазки? Забыл, бедолага, что
несколько минут спустя ты втиснешься со своей толстозадой супругой
в переполненный автобус и он отвезет тебя к твоему дому, где ты
существуешь из года в год в том странном состоянии, которое,
кажется, называется советским образом жизни. Или, как сказал бы
Андре, советским способом существования белковых тел.
Э-хе-хе...